Онлайн книга «Колесо в заброшенном парке»
|
Лицо Ранетти побагровело, на лбу отчетливо проступили вены, мышцы напряглись, весь он до кончиков холеных пальцев покраснел и ужасно раздулся — вот-вот лопнет. «Я должен был совсем уйти из этого нелепого века… Никогда при мне не упоминайте ее имя, молодой человек, слышите, никогда!!!» — озлобленно прохрипел он, привставая, хотел что-то еще добавить, но только прорычал: «Прр-рркл…» и без чувств повалился в кресло. «Умер», — спокойно заметила служанка, унося со стола опустевший винный кувшин. Я в ужасе покинул этот дом. Толпа перед консерваторией безумствовала. Тройной кордон милиции пытался сдержать потоки страждущих приобщиться к великой музыке, исполняемой не менее великими силами. — Что у вас? — устало поинтересовался страж порядка, увидев протискивающегося ко входу Вовку. — Приглашение… Вот, — Вовка протянул прямоугольник из плотной бумаги. — Федь, пропусти — еще один блатной. Коренастый Федя с погонами сержанта отодвинул заградительный барьер вроде тех, что используют в метро, и молча кивнул: «Проходите». Из Дневника Виральдини 8 июля 1725. Ошибки — это и есть судьба. После нескольких месяцев разлуки я вновь увидел Анну, все началось сызнова… И все эти месяцы я не мог забыть о ней. Господи, помоги! В моей душе сражаются жажда смерти и желание жить. А я не могу принять ни одну сторону… 15 июля 1725. Неделю не был у нее. Как удержался — одному Богу ведомо. Анна приняла меня ласково, словно мы расстались вчера. Была весела и много смеялась. Шутя сказала, что поражена моей стойкостью. Я и сам поражен — тем, что могу владеть собой, что не лишился рассудка. Чувство восхищения и радости, сродни экстазу переполняет меня: быть в ее обществе, украдкой наблюдать за ней, слышать ее голос — высшее блаженство. Влюбленные не желают исцеляться… Профессор Баранов встретил Вовку на билетном контроле. — Кто выписал вам это приглашение? — вредным голосом поинтересовалась билетерша. — Я! — прогремел над ней могучий бас. Старушка присела. — Ой, Борис Владимирович, я как-то и не признала вашу подпись. Профессор взял Вовку под руку и повел по сдержанно роскошному консерваторскому фойе, уже заполненному публикой. Беседа завязалась сама собой. — Музыкой Виральдини я занимался давно, и, честно говоря, сейчас она меня мало интересует. Разве что в плане истории музыки. Тем более, вы же понимаете, сейчас ее просто разучились исполнять… — Концерт пройдет в двух отделениях? — светским тоном поинтересовался Вовка. — Увы… — Почему «увы»? — Потому что в первом отделении решили «в нагрузку» пустить выступление детского хора из Екатеринбурга под управлением Олега Царевича. Коллектив посредственный, но с богатыми спонсорами. Вот и проплатили им выступление «вместе с Ла Скала». — Хорошо хоть не Ивана-Царевича, — ухмыльнулся Вовка. Профессор кивнул и продолжил начатую мысль. — История жизни Виральдини полна загадок и странных совпадений… — с этими словами он открыл дверь правительственной ложи. Из Дневника Виральдини 20 сентября 1725. Сегодня на концерте мои мальчишки творили чудеса. Мальчики… таинственные ангелоподобные создания. Их талант и желание получить музыкальное образование дают поразительные результаты. 23 сентября 1725. По-видимому, я спасен. Хотя, должен сознаться, спасение пришло неожиданно и застало меня врасплох. Видя мое рвение в устройстве музыкальных дел приюта «Ospedale del Pace», архиепископ Миланский предложил мне принять священнический сан и возглавить приют. Мог ли я мечтать о таком подарке? Больше чем преподавателем композиции и подвижного контрапункта я себя и видеть не мог. Архиепископ спокойно принял мои изъявления благодарности, а затем отдельно напомнил об обете безбрачия, даваемом священнослужителем, и строго спросил, готов ли я следовать ему. Я, ни минуты не колеблясь, заверил Его Преосвященство, что готов к испытаниям и постараюсь с честью выдержать их. С горячностью, может быть даже излишней, я поцеловал его руку. Но видит Бог, эта рука спасла меня. Еще немного прежних мук, и я бы погиб, не в силах творить, сходя с ума… Благословенны дела Твои, Господи! P.S. От кого-то слышал, что архиепископ состоит в тайном ордене С. 24 сентября 1725. Повидал Анну, рассказал ей о назначении. Она удивилась, но не настолько сильно, как я предполагал, и улыбнулась чему-то. Эта ее улыбка всколыхнула в моей душе бурю прежних чувств. Но душа тут же успокоилась. Как же хорошо, что я могу теперь любить Анну иной любовью — христианской, более светлой, братской. Мне снова хочется творить. Нашел восхитительную тему для «Gloria Viva» — задуманной и начатой еще год назад кантаты. Сегодня же отыскал Винченцо и сердечно с ним помирился. На бархатных стульях небольшой, но уютной ложи восседали два толстых итальянца, пожилая дама с невероятным количеством золота и камней на всех частях тела, а также известный музыковед с трогательной фамилией Мандич, ведущий популярной телепередачи «Экстазы классики» — такой же мутной, как и ее название. — Добрый вечер… — робко произнес Вовка. — Buona sera! — приветливоответили итальянцы. Музыковед Мандич холодно кивнул, а дама наклеено заулыбалась и энергично закивала. Тяжелые брильянтовые серьги смешно закачались возле впалых щек. «Наверное, тоже итальянка», — подумал Вовка. — Позвольте представить, — провозгласил профессор Баранов, — Владимир. Молодой, но подающий надежды музыкальный критик. Вовка внутренне напрягся, а глаза Мандича плотоядно заблестели. Но тут дали третий звонок. Пожилая конферансье в длинном черном платье, туфлях на высоких каблуках ис затейливой прической вышла на сцену, возвестила о начале концерта и перечислила исполнителей. В первом отделении действительно значился детский хор из Екатеринбурга. Вскоре минут зал наполнился звучанием детских голосов. Чайковский, Рахманинов, Глиэр, Щедрин… в этом исполнении все они были подозрительно похожи друг на друга. Сильно отдавало пионерской песней. Зал приуныл. Один Царевич держался бодрячком — с вычурной бабочкой, цветуханом в петлице и крепкой седой шевелюрой, он с удовольствием раскланивался после каждого произведения и делал рукой широкий жест в сторону хора. Вовка поднял глаза к люстре, обтянутой еле видимой проволочной сеткой и окруженной маленькими позолоченными ангелами с трубами. Ангелят было много, больше, чем сторон света на карте. «Да… — подумал Вовка, — Если такая люстра треснет, когда они вострубят — а пора бы, — зрители в партере не пострадают — сетка. Разве что разлетится плафон в мелкую пыль, и она, медленно оседая, образует на головах шапки из стеклянного снега…» Вовка посмотрел на портреты великих композиторов. Бах пристально смотрел прямо на него, а Моцарт почему-то упорно отводил глаза, разглядывая поющих детей и их руководителя. |