Книга Загадка Катилины, страница 87 – Стивен Сейлор

— Руководить поместьем — почта то же самое, что руководить Республикой, насколько я полагаю.

Он произнес эти слова несколько горестно и жалостно.

— Смотря как измерять, — сказал я. — Конечно, некоторые проблемы одинаковы для всех людей — доверять ли рабам, как успокоить чересчур требовательную жену… Я вижу, ты улыбаешься, Катилина? Как поступать с сыном, который требует к себе взрослого отношения…

— Ах, ну да, Метон. У тебя с ним затруднения?

— С тех пор как он облачился в тогу, у нас с ним некоторые разногласия и непонимание. Он меня удивляет. Меня удивляет, сказать по правде, и собственное к нему отношение. Я уверяю себя, что он уже взрослый, но вдруг виноват и мой возраст?

Катилина опять рассмеялся.

— И сколько тебе?

— Сорок семь.

— А мне сорок пять. Вот уж действительно, сознательный возраст! Кто мы, откуда мы, куда идем? Не поздно ли менять направление? Иногда мне кажется, что труднее, когда тебе сорок пять, а не шестнадцать. Возможностей много, но большинство целей уже, и ты это понимаешь. Ты слишком стар — устаешь от собственной сообразительности и способностей, в тебе затухают страсти. Достаточно стар, чтобы видеть, насколько смертна красота. Многие друзья уходят из жизни. Мертвых больше, чем живых.

А жизнь продолжается. Одни аппетиты исчезают, но на их место приходят другие. И жизненный процесс продолжается — ешь, пьешь, занимаешься любовью, общаешься с родителями, супругой, детьми. Я не знаю, какие у тебя проблемы с Метоном, но мне кажется, что тебе повезло с ним. А мой сын… я часто мечтаю, особенно сейчас, будь он со мной…

Он не докончил речь.

Мы немного помолчали. Я почувствовал, что вхожу в знакомую роль. Со времени прошлого визита Катилина изменился, тогда он тщательно следил за тем, что происходит между нами. Теперь ему требовалось выговориться, а я, как и раньше с другими, стал слушателем, своего рода решетом, сквозь которое просеивают всю грязь, горечь и мусор, накопившиеся в жизни. Во мне есть что-то, побуждающее людей говорить правду. Этот дар или проклятье я унаследовал от своего отца, а тот — от богов. Цицерон может говорить, что Катилина использует эту способность против меня, делая меня поверенным в своих махинациях. Но я сомневался в этом.

Сейчас его слова казались вполне искренними.

— Где ты был во время выборов? — спросил он тихо.

— Мы все собрались в Риме. У Метона было совершеннолетие.

— Ах, ну да, я помню, что Целий мне об этом говорил.

— И он впервые проголосовал.

— За меня, надеюсь.

— Сказать по правде — да. Хотя наша центурия проголосовала за Силана.

Катилина серьезно кивнул. Он не спросил, за кого я голосовал; словно и не стоило сомневаться, кого я предпочел. А что, если он спросит? Я могу ответить — «За Немо». За «никого», за безглавый труп, похороненный не так далеко от того места, где мы сидим. Я представил себе, что будет, если спросить его напрямик о Немо и Форфексе. Что бы дали эти вопросы? Если он виноват, то ни за что не признается, какие бы откровения на него ни находили. Если ему ничего не известно и я обвиню Целия, то это может скомпрометировать Целия и вызвать подозрения Катилины. А на Цицерона я даже не могу намекнуть, ведь тогда бы пришлось во всем признаться и подвергнуть опасности не только себя, но и Экона.

У меня несколько раз промелькнули в голове эти мысли, прежде чем Катилина заговорил.

— Тебя мучили когда-нибудь сомнения? Я вижу твое лицо, но достаточно смутно.

Слава богам, из-за этого пара он не разглядел тревожного выражения.

Он глотнул вина.

— Как ты думаешь, почему мы понимаем друг друга? Неужели только потому, что родились приблизительно в одно время? А что еще у нас общего? Я патриций, ты — плебей; мне нравится город, а ты покинул его ради деревни. Я стараюсь удовлетворить любую свою прихоть, а ты проявляешь сдержанность.

Я смел и резок в политике, а ты вовсе повернулся к ней спиной. Но ты также ненавидишь людей, захвативших власть в Риме, как мне говорил Марк Целий, и большего от тебя я не жду. Я благодарен тебе, что ты предоставил мне ненадолго убежище. Целий также обратил внимание на твоего сына, Экона. Ценный человек. Некоторые говорят, что такой же сообразительный, как и отец. Оба, и Целий, и Экон, советовали мне слишком не обременять тебя, я и не буду. Достаточно того, что я сижу с тобой в бане в эту сентябрьскую ночь, пью вино, разговариваю. Не позовешь ли еще раз своего раба? Мне хочется вина.

Я понял, что это был не первый кубок; неудивительно, что он так разоткровенничался и расслабился. Я позвал раба, и тот принес очередную порцию. — Приказать подогреть воду?

— Она и так достаточно горяча, не правда ли? Я едва не сварился. — С этими словами Катилина вылез из ванны и сел на ее край, прислонившись к стене. Капельки пота блестели на его коже. Ручейки воды, освещенные лампой, сбегали по лбу и широким плечам. — Наверное, уже стоит окунуться в холодную воду.

— Сегодня холодной воды нет.

— Что? Горячая баня без холодной воды? Все равно, что любить, любить и не достигать конца.

— У меня неприятности с колодцем.

Катилина удивленно приподнял брови. Я старался уловить по его лицу, известно ли ему об этом, но ничего не смог определить.

— Пока не настанут осенние дожди, воды у нас слишком мало. В прошлом месяце колодец загрязнился.

— Как это?

Я немного замялся, но раз уж зашел разговор, почему бы не упомянуть о Форфексе и не посмотреть, как он отреагирует?

— В колодце мы нашли труп.

— Ужасно! Наверное, его пришлось вытаскивать твоему управляющему? И что же это оказалось? Коза?

— Это было не животное.

Он удивленно склонил голову и несколько раз моргнул.

Вино замедлило его сообразительность, но придало более живое выражение лицу; трудно было сказать, играет он или нет.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что мы нашли в колодце труп человека.

— Кого-то из твоих рабов?

— Нет. Соседского раба. Ты его знаешь.

— Сомневаюсь.

— Да нет же, тебе он прекрасно известен. Это Форфекс.

Он напряженно поморщился.

— Это имя ничего мне не говорит.

— Да ты помнишь его — пастух на горе. Он показывал нам заброшенную шахту.

— Ах, да! Конечно, Форфекс. Но ты говоришь, что он мертв. Упал в колодец…

— Его обнаружили только через несколько дней.

— Не хотел бы я присутствовать при его извлечении.

Я кивнул.

— Тело распухло и уже стало разлагаться.

— Но ты узнал его, несмотря на это?