Книга Моя рыжая проблема, страница 96 – Софья Ролдугина

— Да нет, — вздохнул Тейт. Он говорил с натугой, то и дело запинаясь, точно слова ему приходилось из себя выталкивать. — Пойми, они другие. Все равно слышат и видят больше, чем самый крутой маг. О них нельзя говорить, это как, ну… стыдно и страшно одновременно, как на обнаженное сердце смотреть, когда ребра разворочены. Ты смотришь, а оно сжимается… Видела? Ну, не важно. Они ходят, куда хотят, и берут, что им угодно. Никогда не болеют, и тело у них всегда чистое. И… я, в общем, не знаю, как объяснить… мир говорит через них.

Я сощурилась, глядя на кусочек неба в круглом окне. Что-то вертелось на кончике языка, но никак не желало оформляться в слова, и никакая логика не помогала.

— Боги? — предположила я, сопровождая незнакомое слово рядом мысленных образов. — Религия? Жрецы? Святые?

— Не знаю. — Рыжий выглядел измученным. — Ну правда, не знаю. Вроде похоже, но не то. Ты не спрашивай, ладно? Потом еще в городах насмотришься, сама поймешь.

Невольно я улыбнулась. «Насмотришься в городах», — по-моему, оптимистично звучит. Значит, по крайней мере из этой переделки мы выберемся.

Тейт застыл в дверном проеме, сдвинув в сторону блестящие красно-розовые нитки бус у себя над головой. Из-за плеча его бил свет, невыносимо яркий и теплый, и силуэт казался вырезанным из угольно-черной бумаги.

— Трикси? Задумалась о чем-то?

— Да, — улыбнулась я. — О том, что ты хорошо смотришься.

Он ничего не ответил, только хмыкнул, но в мысленном фоне промелькнула вспышка радости и нежности — как пушистый фейерверк, бесшумно распустившийся в ночном небе, призрачный серебристо-голубой цветок. На пороге Тейт замешкался, и мы соприкоснулись руками, потянувшись друг к другу синхронно, полуосознанно и не глядя. И, хотя времени прошло предостаточно, никто не обратил внимания на нашу задержку — кроме Итасэ Рана, который бросил обжигающе сердитый взгляд, подумав: «Идиоты».

Это отрезвило.

Соберись, Трикси. Вы тут не на курорте. Рассуждай логически, действуй рационально, ожидай худшего. Шрах, будто рядом с рыжим такое вообще возможно!

— Ни о чем не хочешь спросить, Трикси-кан? — спокойно произнес Ригуми, обменявшись взглядами с подмастерьем и с Кагечи Ро.

Я снова вспомнила мальчишку с завязанными глазами и прикусила язык.

«Делай то, что ты делаешь. Мне это угодно». Ох, как это похоже на какое-нибудь торжественное благословение на царствование… Или приглашение в жертвенные овечки, что в принципе практически то же самое.

Услышать более подробный и связный рассказ, конечно, хотелось, но мысль о том, чтобы заставить мастера нарушить табу, вызывала почему-то почти физическое неудобство. Тем более время не слишком удачное… Да и есть кандидатура получше для обсуждения запретных тем — Оро-Ич. Вот кого нарушение неписаных правил не смутит, а только порадует.

Значит, буду пока держать паузу.

— Ничего, Шаа-кан, — ответила я, опустив глаза. — Прошу прощения, что задержала всех. Готова идти немедленно, если потребуется.

Ригуми Шаа сузил глаза. Наверное, в других обстоятельствах он бы так или иначе вынудил меня раскрыться и выложить то, что тяжелой гирей повисло на душе. Но сухой испепеляющий жар, исходящий от его разума, выдавал сейчас полную сосредоточенность на другой цели — на свободных.

— Хорошо, — ровно сказал мастер и отвернулся. — Повторю снова, когда все рядом и вместе. Охота началась. Это значит, что я запрещаю преследовать кого-либо в одиночку. За Трикси Бланш и Танеси Тейтом смотрит Итасэ Ран. — Подмастерье склонил голову к плечу, хотя и без особого энтузиазма. — Маронг Игамина, Исэ Лиора и Кагечи Ро держатся только втроем, когда вернется Ренгиса Лао, он присоединится к ним. Айка-кан!

— Айе! — вытянулась в струнку девчонка. Движения ее стали спокойнее, исчезла суетливость, а из мысленного фона пропало любопытство.

— Ты со мной, — с едва заметной улыбкой приказал мастер. — Будь на расстоянии до десяти шагов, не дальше. Диккери-кан, оставайся рядом, но избегай сражения.

Деревня точно вымерла. Я шла, распахнув купол, и не ощущала поблизости никого живого. И лишь в отдалении слышался шепот чужих разумов, тревожных и рассеянных. Похоже, все, кто мог держаться на ногах, ушли и рассыпались по округе, скрылись в пещерах и гротах. Лежачих и беспамятных не бросали — увозили, уносили на себе, не жалея сил. Тяжелые каменные ворота остались открытыми, да и от кого их было запирать?

У меня мурашки по спине пробежали.

Широкая дорога — мелкая галька, намертво втоптанная в глинистую землю, — уводила вниз, к океану. Мимо жутковатых колец из каменных столбов, мимо террас, где рос приземистый мелколиственный кустарник с вытянутыми черными ягодами, вдоль белесого пляжа… Резкий смолистый аромат постепенно уступал морскому, йодистому, от которого страшно хотелось пить. У самой кромки берега, на приличном расстоянии от деревни, стояло несколько домов на сваях. Еще чуть дальше поднимались из волн скалы, облепленные игольчатыми панцирями и сизыми водорослями; вода мерно накатывала и отползала, сердито шипела и надувалась пеной, отчего-то красноватой.

— Старуха живет там, — указала Диккери на дома, остановившись. — Это все ее. Еду и подарки оставляли на пороге, в корзинах. Внутрь проходили только те, кому нужен был совет… Еще отец и я.

— Ты училась у нее пению, я помню, — склонил голову к плечу Ригуми Шаа. Глаза у него странно потемнели, и это был не световой эффект, а реальное изменение цвета, словно багрово-черная краска, подобная той, что на губах, стала сочиться из зрачков. — Спой, Диккери-кан. Пой, пока я не скажу замолчать.

Он поднял руку, делая знак остановиться, и дальше пошел один. Девчонка сперва дернулась за ним, но точно лбом на стену налетела и растерянно обернулась — на Лиору, затем на меня. Отступила на шаг, другой… и запела, поначалу очень тихо. Звук был низкий, горловой, вибрирующий, он чем-то напоминал мелодичные голоса сойнаров, только в иной тональности. От него пробирал озноб, и губы пересыхали, и пробуждалось что-то в сердце — тревожное, сладкое, немыслимое.

Ригуми Шаа шел вперед, когда до деревянного настила оставалось несколько метров, свет солнца стал меркнуть.

Небо оставалось абсолютно чистым.

Я отшатнулась, проскользнула между Итасэ и рыжим, напрягая купол. Песок вокруг ног вздымался змейками, закручивался в знаки бесконечности, в спирали и воронки. Тейт изгибал пальцы, точно в них суставов не было, и шептал что-то под нос, но его голос тонул в пении Диккери — уже не гортанном, а утробном; при одной мысли, что такой низкий звук исходит от изнеженной девчонки с округлыми плечами, накатывала жуть.

Мастер ступил на просоленный настил.

Солнце стало черным.

Дома на сваях задрожали, как мираж, потемнели и скрутились в одну точку, поглощающую свет. Звуки исчезли, точно кто-то щелкнул тумблером. Темная точка дрогнула и извергла из себя все, что поглотила ранее.