Онлайн книга «Люди сверху, люди снизу»
|
– Географию, конечно, заколешь? – Конечно. Пока. – Пока, держись… Вера долго смотрела ей вслед: «Какая разница, выгонят, не выгонят… С такими ногами…» Не то чтоб у Веры были некрасивые ноги – вовсе нет! – просто наверняка Савельев выбрал бы не ее: впрочем, о своем выборе Савельев даже не подозревал. Стелла вышла на улицу – она любила сентябрь за маскарад листьев и ненавидела за маразм ежедневного самоизнасилования: «ходить в школу», словно представляя будущий кошмарик хождения «на работу», которую нельзя «заколоть»… Что может быть скучнее? Повернув за угол, она удивилась приглушенным крикам, и прислушалась: – Ты, козел вонючий, если еще раз так скажешь, за яйца подвешу вон на том дереве, понял? – Проститутка она! Да ты че, влюбился, что-ли? Га-га-га!! Стелла разобрала сначала голоса, а потом увидела дерущихся Савельева и Егорова; сердце забилось быстрее, чем нужно. – Мальчики… – нахмурилась она. Егоров злобно крикнул: – Как же, «мальчики»! Да ты – шлюха! Ануриж, Ануриж!! – Ты кто такой есть, недоумок? Жертва аборта!! – набросился на Егорова Савельев, совсем озверевший. Стелла наблюдала, как последний самозабвенно бьет Егорова по прыщавой мордахе без ресниц и бровей, как бьет под дых, и как Егоров уже корчится на асфальте и как из носа у него уже течет струйка темной крови. – Понял, козел? Вон на том дереве, – сказал Савельев, отряхиваясь. – Ты в порядке? – повернулся он к Стелле. – Как всегда, – только сейчас она заметила, какие у него странные глаза: суживающаяся форма, а внутри – блестящая точеная яшма: такая стояла на мамином туалетном столике. Стелла подумала, что Савельев, может быть, тоже полудрагоценный, раз обладает таким цветом… – Пойдем отсюда. Они вышли из школьного двора; дорога тонула в разноцветных листьях. Стелла набрала целую охапку – зеленовато-желтых, пестро-рыжих, золотисто-коричневых – кленовых, с удовольствием втягивая носом их запах. – Где ты живешь? – спросил Савельев и, вопреки экранным героям, не предложил поднести ее сумку. – А вон, через две улицы – видишь дом? …У подъезда стояли долго, над чем-то смеясь. Стелла, изучающе смотревшая на «защитника чести», небрежно сказала: – А хочешь, ко мне пойдем. Поиграю тебе. – Ты играешь? На чем? – На фоно, на гитаре. Музыкалку я бросила еще два года назад, а так… – сама бренчу немного. Родители приходят не раньше восьми, не бойся. – Да я не боюсь, чего бояться… – слегка смутился Савельев. В лифте ехали молча; ключ долго не попадал в замочную скважину. Савельев, зайдя в прихожую, огляделся: суперсовременная «стенка», столик для телефона, изящные сухие цветы в напольной вазе, кресло-качалка из бамбука – ничего лишнего, броского, и в то же время… – Ты не стесняйся, проходи. Есть-то хочешь? Савельев хотел есть более чем и зашел в кухню: – Следи за кофеваркой, я сейчас, – Стелла вернулась в шортах и в чем-то белом – он не понял, а потом с интересом посмотрел на ее ноги, но почти сразу отвел взгляд, делая вид, будто смотрит на стопку иллюстрированных журналов: собственно, он понятия не имел, зачем подрался с Егоровым и притащился к Стеле, – однако запах кофе и пирога с корицей отвлек его. – Слушай, Женька, – впервые Стелла назвала его по имени, – а ты откуда сам-то? – А мы деревенские! – промычал он набитым ртом. – Да ну тебя! Правда, откуда? – Из Владимира. Отец – военный, дали ему повышение, так что теперь в Москве. Год уже. Почти. – Быстро привык? – Да вроде; только… – он замялся. – Что «только»? – Мать во Владимире осталась. Ну, развелись предки; на каникулы к ней поеду. – А… – протянула Стелла. – Ты не переживай, мои тоже: раз в месяц то сходятся, то расходятся – достали. – А у тебя родители кто? – Люди, – засмеялась Стелла, откусывая пирог. – Отец – хирург, мама – сценарист. Кстати, не смотрел летом в «Художественном» фильм «Параллельное пламя»? – Нет. – Я тебе как-нибудь на видике покажу. Знаешь, там такое мрачное Средневековье, ведьм на кострах сжигают, а один инквизитор влюбляется в женщину, обвиненную в колдовстве… В общем, видеть надо… Под Мадридом снимали; мама туда ездила прошлой весной. – А тебя не взяла? – Нет, конечно. Она же по работе. Слушай, я не представляю, что родителям говорить… И так уже за три недели, что учимся… – «Парнокопытное» от тебя без ума. Зачем ты ей про этот «Ландыш» чертов сказала? – Не знаю, разозлилась. Чего лезет? Как будто я ей мешок баксов должна. Сижу, хожу – никого не трогаю… – Тебя «трогают», – кашлянул Савельев. – Козлы, понимаешь. Мальчики в период полового созревания, – Стелла покраснела. – Этот Егоров так и норовит ущипнуть… – Егоров больше НЕ БУДЕТ, – сказал Женька железным тоном, и Стелла на мгновение утонула в его «полудрагоценной яшме». – А родителям что сказать – придумаем. – Не надо ничего думать: мать в курсе. Думаешь, это в первый раз? Все началось с того, что я в этот долбаный школьный хор не ходила: меня с пятого класса или с четвертого – к директору на ковер. Потом, в шестом, галстук пионерский сняла – ну тошнило уже от их «светлого будущего», понимаешь? Вместо галстука – булавку носила огромную; завуч в коридоре как увидит, заставляла снимать: «Аморально». В комсомол не вступала… Да вроде уж не обязательно теперь… С уроков сбегала… Тощища! – протянула Стелла. – Ладно, пошли за гитарой, а то уже четыре часа… Настроив, она провела пальцами по струнам: – Может, в комнате? Мне там как-то привычней. Стелла села около старого черного пианино, закинув ногу на ногу: – Только уговор: не думай, что я это все «о себе»… Понял? Это все придуманное, литературный вымысел, ясно? – Да ладно тебе, пой давай, – растерялся Савельев. …И запела: а голос у Стеллы был не высокий и не низкий, скользящий какой-то – и Женька почему-то по-новому смотрел на нее: это была уже не просто одноклассница, но «женщина, которая поет»: Как удручающе напрасны Щедрот изысканные бури! В непониманьи: «В той лазури Летать ли было не прекрасно?» Вновь искрометно засияли Дневные звезды, и погасли… Но слышен голос равнодушный, Всенепрощающий, неясный, Что говорит – и снегом плачет, |