Онлайн книга «Петровка, 38. Огарева, 6. Противостояние»
– Послушайте, Костенко, это Иванов говорит. Вы давайте-ка приезжайте скоренько. Если денег на такси нет, я одолжу. Вы меня очень интересуете, понятно? Вы мне интересны. – Я не умею рассказывать. – Что? – Я говорю, рассказывать не умею про мою работу. Это вас Лазарь Борисович обманул, что я хороший рассказчик. – Вы меня интересуете не как рассказчик, вы меня интересуете как больной. Поторопитесь, пожалуйста, я тут задержал рентгенолога. И положил трубку. Костенко обернулся к Садчикову: – У кого бы машину стрельнуть, дед? – Тебе куда? – В клинику. – А что случилось? – Черт его знает. Съезжу – узнаю. Что-то, говорят, с кровью. Садчиков позвонил к дежурному, выпросил у него на пятнадцать минут разгонную «Волгу» и подвез Костенко на Кировскую. Профессор Иванов оказался высоким, барственного вида бритоголовым человеком с громадным перстнем на мизинце. – Неинтеллигентно все это, – сказал он, не ответив на приветствие Костенко. – Пойдемте, там старуха ждет. Пока они шли по коридору в рентгеновский кабинет, к «старухе» Блюминой, Иванов продолжал выговаривать Костенко, причем оборачивался к Ларику, будто Костенко здесь и не существовал. – Кичимся тем, что Кафку читаем, – продолжал ворчать профессор, – а к врачу не ходим. Это же неинтеллигентно: чувствовать боль, усталость, запираться во время рабочего дня, чтобы отдохнуть, и не обратиться к врачу. На Западе люди ежемесячно за большие деньги психиатру показываются, а у нас принудительно не затащишь: «Что я вам, сумасшедший?» Разве не так? Ларик опасливо посмотрел на Костенко – не стал бы тот спорить. Иванов не терпел, когда ему возражали. – Игорь Павлович, – заметил Ларик, – этот неинтеллигентный тип спас жизнь вашему учителю. Иванов споткнулся, словно налетел на стену, даже руки выставил перед собой. – Это вы?! – Он обернулся к Костенко. – Вы милиционер? – Он полковник, – обидчиво ответил Ларик. – Это вы спасли профессора Гальяновского? – Он, он, – радостно повторил Ларик, – именно он. – Хорошо, что вы мне сказали, Лазарь Борисович, иначе в гневе я мог бы отрезать ему кое-что еще вместе с аппендицитом… Чем вас наградили за то дело? Гальяновский любит рассказывать о том, как вы его спасли от бандитов. Орден? Медаль? – Часы «Заря», именные, – ответил Костенко. – А как здоровье того юноши, в которого стреляли бандиты? – Рослякова? Ничего. Оклемался. Они вошли в кабинет, и Ларик шепнул: «Раздевайся». – А где этот Росляков? Гальяновский сделал на его сердце свою лучшую операцию, ее сейчас изучают студенты. Костенко не ответил, потому что ему казалось, что этот профессор, как и большинство людей такого типа, говорит так, чтобы не дожидаться ответов, а лишь высказывать свои мысли. – Так как же у него со здоровьем, у этого Рослякова? – Со здоровьем у Рослякова хорошо, – ответил Костенко. – Правда, после женитьбы стало ухудшаться. – Что, дрянь попалась? – Нет. Она не дрянь. Просто он дурак. – Так, становитесь сюда, поближе. А что же вы майку не сняли? Бросьте ее куда-нибудь, здесь пол чистый. Сильные пальцы профессора Иванова властно ухватили Костенко за руки и придвинули к холодному экрану рентгеновского аппарата. «Вот что значит беззащитность, – подумал Костенко. – А у Даля в словаре совсем не то написано». – А где сейчас этот Росляков? Вместе с вами? Не дышите. Задержите воздух. Где он? А? – Мне отвечать или воздух задерживать? – спросил Костенко, чувствуя, как в нем растет раздражение против этого громилы с перстнем. – Отвечайте. – Из милиции он ушел. Он теперь… – Не дышите. Еще ближе ко мне. Не дергайтесь! – Тут металл холодный. – Согреется. Так где он? – В адвокатуре. – Повернитесь левым боком. Почему ушел? Покашляйте. Нет, активней. Здесь болит? – Нет. – Не врите! – Рядом болит. – А так? – Так глаза на лоб лезут. Не жмите больше, а то заору. – Ну и орите, все равно жать буду. Здесь? – Нет. – А если так? – Болит. – Здесь отдает или бьет в поддых? – И бьет, и отдает. – Правым боком повернитесь. – Рука не пускает. – А вы поднимите руку. Кашляйте. Сильней. А теперь не дышите. Больно? – Вы же велели не дышать. – Вылезайте и одевайтесь. Лазарь, дайте мне сигарету, мои в плаще. Костенко тихо спросил «старуху» Блюмину – лет тридцати, хорошенькую докторшу-рентгенолога: – Что, швах мои дела? – Кто это вам сказал? – Женщина засмеялась, не отрывая глаз от истории болезни, в которую она что-то записывала. – Дела у вас вполне приличные. Одевшись, Костенко вышел в коридор. Профессор Иванов стоял возле окна и курил. Ларик что-то быстро говорил ему, но, услыхав скрип двери, обернулся и замолчал. «Плохо дело», – решил Костенко, и сразу же на смену усталости пришло незнакомое ему доселе странное, несколько суетливое желание – узнать о себе и о своей болезни всю правду. То, что он серьезно болен, стало ему сейчас ясно до конца, и он вспомнил, как на днях еще шутливо говорил жене: «Рачок у меня, Машуля», – и совершенно не боялся этих своих слов, и вдруг теперь он ощутил страх, и сказал себе, что никакого рака у него не может быть, все это ерунда, просто какой-нибудь плеврит или воспаление печени, и он – отстраненно и холодно – засек этот внезапно возникший в себе страх, и отметил промелькнувшую мысль про «обычное» воспаление, и вспомнил, что серьезно больные люди интуитивно выстраивают заслон против правды. – Профессор, я тоже за интеллигентность, – сказал Костенко. – Я за то, чтобы говорить больному правду. Наверное, это жестоко – слабый обязательно сломится, но не надо следовать врачебной этике, ориентируясь на одних слабых. Для меня высшим милосердием является правда. Иванов внимательно выслушал его, докурил, размял в пальцах окурок, бросил его на пол («Привык, черт, что за ним все поднимают, – успел отметить Костенко, – и все в руки подают») и сказал: – Вы больны, и я не собирался этого скрывать. Больны вы серьезно. Рак? Не знаю. Не убежден. Скорее всего, у вас воспаление желчного пузыря и поджелудочной железы, но это тоже не подарочек – операцию часа на четыре я вам гарантирую. Однако, – он неторопливо двинулся к кабинету Ларика, продолжая властно и картаво говорить на ходу, – я не исключаю возможность злокачественной опухоли, сиречь рака, в правом легком. Из ста семидесяти раковых больных доктор Зарьялова в нашей клинике выписала на работу сто десятерых. Из них более восьмидесяти процентов – люди не старые, вашего возраста. Старики мрут. Я вам сказал все в открытую, потому что лгать действительно нет смысла: вы, вижу, хотите вылечиться, и в вас есть сила. Поэтому завтра же с утра вам надлежит лечь в институт, в онкологический институт. |