Онлайн книга «Медовый месяц в Париже»
Я прижала кулаки к глазам. У меня помутился рассудок. Прежде я никогда не обращала внимания на эти картины. А теперь каждая из них стала для меня безмолвным свидетельством его предательства, угрозой моему будущему счастью. Неужели он спал со всеми этими шлюхами?! Ну а потом я молча сидела, глядя на картины, не в силах оторвать глаз, глухо ненавидя изображенных там женщин и придумывая для них другие жизни, со своими секретами, наслаждениями и предательствами, и так до тех пор, пока небеса за окном не сделались столь же черными, что и мои мысли. Я услышала, как Эдуард, насвистывая, поднимается по лестнице. – Жена! – открыв дверь, крикнул он. – Почему ты сидишь в темноте? Он бросил свое необъятное пальто на кровать и с сигаретой в уголке рта принялся расхаживать по мастерской, зажигая ацетиленовые лампы, воткнутые в пустые винные бутылки свечи, поправляя шторы. Затем он подошел ко мне и, прищурившись, чтобы лучше видеть мое лицо, сжал в медвежьих объятиях. – Сейчас только пять часов. Я не ждала тебя так рано. – Мне казалось, будто я очнулась от сна. – Разве это рано? Ведь мы совсем недавно поженились. И я не мог оставить тебя надолго. А кроме того, я по тебе соскучился. Жюль Ганьер не заменит мне мою чаровницу. – Он притянул меня к себе и нежно поцеловал в ухо. От Эдуарда пахло сигаретным дымом и пастисом. – Я не могу без тебя, моя маленькая продавщица. – Не смей называть меня так! Встав с кровати, я решительно направилась в кухонную зону. Я буквально спиной чувствовала его озадаченный взгляд. Честно признаться, я сама не понимала, что делаю. Бутылка сладкого вина давным‑давно опустела. – Ты, наверное, голодный? – Я всегда голодный. Он ненасытный человек. – Я… забыла свою корзину на рынке. – Ха! Эка важность! Я сам сегодня все утро ходил как пьяный. Ведь мы чудесно провели прошлую ночь, разве нет? – Он довольно хмыкнул, предавшись воспоминаниям. Я не ответила. А просто достала две тарелки, положила два ножа, остатки утреннего хлеба. Посмотрела на баночку гусиного паштета. Больше мне нечего было ему дать. – Встреча с Ганьером прошла на редкость удачно. Он говорит, в галерее «Берту» в Шестнадцатом округе хотят выставить мои ранние пейзажи. То, что я написал в Казуль-ле‑Безье. Говорит, у него уже есть покупатели на две большие работы. – (Я услышала звук вытаскиваемой из бутылки пробки, звон стаканов.) – Кстати, я сообщил ему о нашей новой системе сбора денег. Мой рассказ о твоих вчерашних подвигах произвел на него неизгладимое впечатление. Вот теперь, когда рядом со мной с одной стороны он, а с другой – ты, cherie, мы точно заживем на славу! – Рада слышать, – отозвалась я, придвинув к нему корзиночку с хлебом. Не понимаю, что со мной случилось. Я не могла на него смотреть. Я села напротив, предложив ему фуа-гра и немного масла. Разрезала апельсин на четвертинки и положила два кусочка ему на тарелку. – Фуа-гра! – Он открыл крышку. – Любовь моя, ты меня балуешь. – Он отломил кусочек хлеба и намазал нежно-розовым паштетом. Я смотрела, как он ест, не сводя с меня глаз, и мне отчаянно захотелось, чтобы он сказал, что никогда не любил фуа-гра, что просто ненавидит его. Однако Эдуард послал мне воздушный поцелуй, причмокнул губами от удовольствия. – Вот это жизнь! Да? – Эдуард, фуа-гра выбирала не я. Мими Эйнсбахер предложила купить его для тебя. – Мими, да? – Он на секунду впился в меня взглядом. – Ну… она знает толк в еде. – А в других вещах? – Э‑э‑э? – В чем еще Мими знает толк? Паштет лежал нетронутым у меня на тарелке. Мне кусок в горло не лез. Как бы то ни было, я никогда не любила фуа-гра, поскольку отлично знала, как насильно откармливают гусей, пока у них не распухают от ожирения внутренние органы. Одним словом, переизбыток того, что ты любишь, тоже способен причинить боль. Эдуард положил нож на тарелку. Посмотрел на меня: – Софи, в чем дело? – (Я словно онемела.) – Похоже, у тебя плохое настроение. – Плохое настроение. – Ты расстроена из‑за моих слов? Из‑за того, что я отнюдь не был монахом? Я ведь уже объяснял тебе, моя дорогая, что все это было до встречи с тобой. И я тебя никогда не обманывал. – А вдруг ты захочешь снова с ней переспать? – Что? – Когда прелести семейной жизни утратят свою новизну, а? Ты снова примешься за старое? – Ты о чем? – Господи, да будешь ты наконец есть или нет? Жри свой любимый паштет! Он окинул меня долгим взглядом, а когда заговорил, голос его был на редкость проникновенным: – Чем я заслужил подобное отношение? Разве я дал тебе хоть малейший повод сомневаться в моей верности? И разве постоянно не демонстрировал тебе свою искреннюю преданность? – Не в этом дело. – Тогда в чем же? – Как тебе удается заставить их так смотреть на тебя? – уже громче спросила я. – Кого? – Женщин. Всех этих Мими и Лаур. Девушек из бара, уличных девиц, да и вообще любую гулящую девку, что пройдет мимо нашей двери. Как тебе удается заставить их так позировать? Эдуард на мгновение потерял дар речи. А когда снова обрел способность говорить, его губы были непривычно поджаты. – Так же, как я заставил тебя позировать мне. Я всего-навсего прошу их об этом. – А потом? Ты делаешь с ними то же, что тогда со мной? Эдуард уставился в тарелку и ответил не сразу: – Софи, если мне не изменяет память, именно ты соблазнила меня в тот первый раз. Или это не вписывается в твою новую интерпретацию прошлых событий? – Так-то ты меня хочешь утешить?! Заявив, что я единственная из твоих натурщиц, с которой ты даже не попытался переспать! Его голос взорвал тишину в мастерской: – Что с тобой такое, Софи?! Зачем ты себя накручиваешь? Мы счастливы, ты и я. И ты прекрасно знаешь, что после встречи с тобой я вообще не смотрю на других женщин! Я ответила ему бурными саркастическими аплодисментами, каждый отрывистый хлопок эхом разносился по притихшей мастерской. – Здорово, Эдуард! Ты хранил мне верность весь медовый месяц! Надо же, как восхитительно! – Господи помилуй! – Он бросил салфетку. – Где моя жена? Моя довольная, сияющая, любящая жена? И откуда взялась эта женщина, которую я получил вместо нее? Подозрительная страдалица? Хмурая обличительница? – Ах вот, значит, какой я тебе кажусь?! – Стоило нам пожениться, как ты сразу же сделалась такой. Мы сверлили друг друга глазами. Тяжелая тишина, казалось, заполнила мастерскую. |