Онлайн книга «Записки безумной оптимистки. Три года спустя»
|
– Картина, которую ты видишь, всегда одна и та же? Я заколебалась, но потом ответила: – Да. – Опиши мне ее, – потребовал муж, – с самого начала. Только он произнес эти слова, как передо мной возникла новая картинка, невиданная до сих пор. – Ну начинай, – поторопил Александр Иванович. И я начала: – Я много раз выходила замуж, и каждый раз неудачно… Но, очевидно, начав, трудно остановиться. Слова лились потоком, картины сменяли друг друга, я торопилась, проглатывала концы фраз, боясь потерять нить повествования. Когда наконец я добралась до конца рассказа, стемнело. Я, только что бегавшая по Парижу, вновь очутилась в палате, соседки давно спали. Муж смотрел на меня молча. – Это шизофрения? – робко поинтересовалась я. – Я похожа на сумасшедшую? Меня перевезут в Кащенко и станут лечить электрошоком? – Это книга, – ответил муж, – детективная история о женщине и ее семье, о Даше Васильевой. Теперь ты должна ее записать. – Как? – удивилась я. – На бумаге, – сказал Александр Иванович, – помнишь, ты рассказывала мне, что в семидесятые годы относила в «Юность» криминальный роман, а тебе сказали: «Бабы детективы не пишут». Я кивнула: – Точно. – Но теперь, – убеждал меня муж, – времена иные, вон у твоих соседок на тумбочках лежат Маринина, Полякова, Дашкова, сейчас женщины вовсю пишут криминальные истории. Времени у тебя навалом, начинай! – Все-таки это ненормально, видеть сначала картину, а потом «влезать» в нее и жить в Ложкине, – пробормотала я. – Ложкино? – удивленно переспросил муж. Я осеклась, он ведь не знает, что историй очень много. – Кто сказал тебе, что писатели нормальные люди, – усмехнулся Александр Иванович и ушел. На следующее утро он принес мне пачку бумаги, десяток самых простых ручек «Корвина» и книгу «Двенадцать подвигов Геракла», яркое издание большого формата, предназначенное для детей. Я села в кровати, подпихнула под спину подушку, положила на колени книгу и за четыре дня написала повесть «Крутые наследнички». Я не могу объяснить вам, какое это наслаждение – писать. Я словно раздвоилась. Одна часть меня, превратившись в Дашу, жила и действовала в Париже и Москве, другая, полусидя в кровати, быстро водила ручкой по бумаге. Фразы вырывались на страницы, буквы путались, строчки сливались. Я бежала по Парижу, разыскивая убийцу Наташки и Жана Макмайера. Прыгала с лестницы, кокетничала с комиссаром, жила в огромном доме, гладила Снапа и Банди. Я была так счастлива, что у меня нет слов, чтобы описать вам это состояние. Поставив последнюю точку, я отложила рукопись. Одна из моих соседок, Танюша, с любопытством спросила: – Что ты там настрочила? – Хочешь, возьми почитай, – сказала я и провалилась в сон. Часа в три меня разбудил хохот. Танюшка, вытирая слезы, дочитывала последние страницы. – Класс, – простонала она, – а продолжение будет? Дико интересно, что с этой идиоткой Дашей случится. – Будет, – кивнула я, хватаясь за ручку, – непременно. «За всеми зайцами» тоже родилась в больнице. Как наркоман, подсевший на иглу, я уже больше не могла не писать, меня влекло к бумаге и ручке, словно алкоголика к бутылке. Впрочем, днем особого времени писать не было, оттягивалась я после отбоя. Игорь Анатольевич Грошев сначала сердился и упрекал меня: – Вы же мешаете остальным спать! Но мои соседки в один голос кричали: – Нет, нет, пусть пишет! Ночью я писала, а днем читала соседкам по палате вслух, потом стали подтягиваться женщины из других палат, им тоже было интересно. В конце концов Игорь Анатольевич сдался и отдал мне со своего стола маленькую лампочку на прищепке, которую я прикрепляла в изголовье кровати. Теперь, когда ко мне приходили друзья и родственники, я быстро, не сопротивляясь, проглатывала очередные котлеты и стонала: – Устала что-то! – Ты поспи! – заботливо восклицали посетители и тут же испарялись. Я, не испытывая ни малейших угрызений совести, вытаскивала рукопись и уносилась в Ложкино. Один раз Димка, пришедший меня навестить, решил вывезти больную во двор. Я отказалась садиться в кресло на колесиках, оперлась на его руку и, звякая банкой, потащилась на улицу. Мы прошли метров сто и наткнулись на Игоря Анатольевича. Хирург шутливо погрозил мне пальцем: – Ох, Агриппина Аркадьевна, только из реанимации вышли, а уже с молодым человеком роман крутите. Я хихикнула: – Точно, нельзя же терять квалификацию! Димка внезапно обиделся. Он то ли не понял, что врач шутит, то ли решил, что смеяться вовсе не над чем, и сердито заявил: – Вы с ума сошла! Это же моя мама! И тут я зарыдала. Игорь Анатольевич, перепугавшись, побежал в корпус за инвалидным креслом, Димка доволок меня до скамейки, усадил на деревянное сиденье и сурово спросил: – Отчего у нас истерика? Я молча лила сопли. Отчего истерика? Да от умиления. Димка всегда называл меня Груней, я и предположить не могла, что мальчик в душе считает мачеху родной матерью. Наконец меня отпустили домой. Александр Иванович торжественно привез меня в квартиру, уложил на диван и сказал: – Мы все убрали! – Замечательно, – кивнула я. – Может, поспишь? – поинтересовался муж. Я поняла, что ему не терпится удрать на работу, и кивнула: – Правильная мысль, я очень устала. Он мигом убежал. Я осталась одна и незамедлительно принялась изучать обстановку. Меня не было в родных пенатах три месяца, и с первого взгляда стало понятно, что без хозяйки все пришло в упадок. Правда, муж и дети постарались, как могли. Зеркало в ванной было покрыто грязными разводами, по нему явно водили мокрой тряпкой. Раковину отмыли до блеска, но краны были покрыты ржавым налетом. Середина гостиной сияла чистотой, под диваном и креслами серым одеялом лежала пыль, пуделиха выглядела словно худой валенок, кошка потускнела, а тефлоновые сковородки кто-то от души поскреб железной мочалкой. Следовало, засучив рукава, приниматься за работу. Я распахнула холодильник и покачала головой. Все полки девственно-чисты, только на одной лежало яйцо, шоколадное, киндер-сюрприз. Я захлопнула дверцу и увидела на подоконнике гору пустых лоточков, очевидно, мои домашние питались лишь быстрорастворимой бурдой под названием «Обед Магги». Сдерживая гнев, я позвонила мужу и спросила: |