Книга Прыг-скок-кувырок, или Мысли о свадьбе, страница 42 – Тара Сивик

Лайза перестает печатать и вскидывает указательный палец: всем известный жест – просьба минуточку подождать, пока она ответит на звонок своего мобильника.

– Сучья порода, – ворчу я.

Гэвин тут же извещает меня:

– Ты сказала плохое слово.

– Мне разрешается. Я уже большая выросла.

– Я тоже хочу быть большим выродком! – отчаянно вопит сын.

Несколько минут спустя Лайза заканчивает говорить по телефону и обращает свое внимание на Гэвина:

– Ты не против, если я задам тебе сейчас несколько вопросов? Как, поладим?

– Конечно, – отвечает он, пожимая плечами.

– Тебя зовут еще как-нибудь? Можно, я буду звать тебя Гэв? – спрашивает Лайза.

– Можно, я тебя за лицо ущипну? – спрашивает он.

– Гэвин! – прикрикиваю я.

– Какой твой любимый цвет? – спрашивает Лайза Гэвина, и они оба не обращают на меня никакого внимания.

– Мне нравится зеленый. Зеленый – он зеленый. Я пукаю зеленым.

От, чудненько. Звездецовое интервью получается.

– Что ты больше всего любишь кушать?

– Скабетти [60] и мясные шарики. Шарики – это вкуснота! – восклицает Гэвин.

На последней фразе мы с Лайзой обе разом хихикнули.

– Если Финес, Ферб и Спанчбоб [61] затеют драку, кто победит? – задает вопрос Лайза.

Гэвин с минуту думает, прежде чем ответить.

– Спанчбоб, потому он здоровый, крутой мужик. Финес с Фербом – жижа его мочи.

Я закатываю глаза и качаю головой. Интервью по всем правилам спущено в унитаз.

– Какой у тебя любимый праздник?

– Бздех.

– Гэвин, – предупреждаю я.

– Какое у тебя любимое животное?

– Овцы, потому что они глупые, – со смехом отвечает Гэвин.

– Какой у тебя любимый запах?

О, это супер! Задать такой вопрос четырехлетнему мальчику, который только что признался, что для него любимый праздник – газы испустить.

– Кошка-вонючка. И еще ноги, – хихикает Гэвин.

– А какая у тебя любимая песня? – не унимается Лайза.

«Ну, прошу, только не говори, что «99 закавык, но эта сучка в них не значится», не то я задушу Картера во сне за то, что он ее закачал себе в айфон».

– «ДРАНЫЙ КОТ, ДРАНЫЙ КОТ, У ТЕБЯ ПУСТОЙ ЖИВОТ!» [62] – во все горло поет Гэвин.

– Откуда ты вообще знаешь про эту песню? – спрашиваю я его.

Гэвин отвечает пожатием плеч.

– Тебе нравится произносить слова взрослых людей. Откуда это?

– Потому что мне это нравится. Потому что я мужчина.

– Тебе, я слышала, нравится много говорить о своем писуне. Зачем тебе это?

– Потому что это глупо. Я себе штаны обосрал.

Гэвин заливисто смеется над собой.

– Простите? Ты же знаешь, что тебе не положено произносить такое слово, – делаю я замечание.

– Мне еще нельзя и слово га-м‑но говорить. Какого же черта мне положено говорить? – спрашивает Гэвин, закатывая глаза.

Вот с чем мне приходится иметь дело. Должна ли я поправлять его, если он «говно» произносит, пусть и по буквам, как «гамно»? Ну почему, едрена-мать, никто до сих пор не выпустил родительский справочник?

– Какое у тебя любимое занятие?

– Бздеть всем в лицо, – выговаривает Гэвин вперемешку с хихиканьем. – БЗДЕХ!

– Тебе прямо очень нравится то и дело говорить «бздех», – смеется Лайза.

– Потому что мне нравится говорить его всегда-всегда, гнилуха.

Я поставила локоть на стол и положила голову на ладонь. Нечего даже пытаться остановить крушение поезда.

– Что тебе нравится больше, сладости или девочки? – задает вопрос Лайза.

– Моя мамочка делает вкуснющие сладости. Девчонки глупые. Кроме мамочки, потому что у нее есть сиси, – серьезно и честно отвечает Гэвин.

– Ничего себе! Спасибо, миленький, – ворчу я, поднимая голову и глядя на Лайзу, чтобы убедиться, что она в таком же ужасе, как мне и чудится.

– Когда ты вырастешь, на ком захочешь жениться?

Совершенно очевидно: тот факт, что любой шанс получить за это интервью Пулитцеровскую премию давно утрачен, ни на йоту не имеет значения.

Гэвин забирается с коленками на диванное сиденье и громко, смачно чмокает меня в щеку.

– Я хочу на мамочке жениться. Мы будем целоваться, и мы поженимся, и я ее буду на свидания водить, и мы будем лучшими друзьями навеки, и будем делать друг с другом много-много телефонных звонков.

Нет, нет, нет, нет. Просто… нет.

– Телефонных звонков? Ты хочешь сказать, что будешь часто звонить своей мамочке, когда станешь старше? – задает вопрос Лайза.

«Не смей. Ради любви Господа, не смей этого».

– Нет, мы будем делать телефонные звонки, – отвечает Гэвин, – как делают мамочка с папочкой, когда идут к себе в спальню и запирают дверь, а потом выкрикивают и шумят как-то по-чуднóму.

– «На вопрос, нравится ли ему в детском саду, этот не по годам развитый четырехлеток ответил вопросом, не из полиции ли я. Когда я ответила: нет, я не из полиции, он заявил, что мне следует отправиться в тюрьму, и назвал меня „ослюхой-гнилухой“».

Картер смеется, читая журнальное интервью вслух. Лайза уже присылала мне по электронной почте текст интервью на просмотр, как только закончила его, но увидеть это в отпечатанном виде в одном из самых моих любимых журналов, который я столько лет читала от корки до корки и лишь мечтала о том дне, когда в нем напишут обо мне, – этого хватило, чтоб у меня слегка подвело живот.

– Как ты можешь смеяться над этим? Это совсем не смешно.

– «Гэвин, совершенно очевидно, обожает обоих своих родителей. На вопрос, что ему больше всего нравится в отце, он ответил: «Ночью он укладывает меня в постель и говорит, что, если я буду есть зеленый горошек, мой писун вырастет большим и крепким – совсем как у него», – со смехом читает Картер. – Все, покупаю малому «порше». Он только что поведал всей Америке, что у меня большой и крепкий член.