Книга Хроника его развода (сборник), страница 75 – Сергей Петров

Да, и карта была, и вены отсутствовали. Карасю некуда было колоть, он колол в пах. Но я уговорил эксперта. Уговорил, пленённый жалобным взглядом зелёных глаз. Взглядом дочки этого полубезумного упыря, взглядом создания такой утончённой красоты, что дальше мужчина с юридическим образованием не имеет права думать и фантазировать. Ей было пятнадцать.

Когда мы вышли из здания диспансера, она тронула меня за рукав и, улыбнувшись, тихонько произнесла: «Спасибо». Я махом забыл о Свете и Кате. Всё сознание моё заполнила одна мысль: скорее бы закончилось это дело, скорее бы Надежда канула в небытие!

Не получилось.

В феврале 2000 года я встретил её мать Лену. Она поведала мне, что завязала с наркотой и теперь пьёт, Карась посажен за разбой, а Надя…

– …Начала колоться! И главное – чем, Сергей Палыч?! – воскликнула она возмущённо. – Пенталгином!

Глядя на неё, я не совсем понимал, что именно возмутило её. То, что её дочь колется? Или то, чем именно колется её дочь?

– Ты бы поговорил с ней, а?

К Надиному приходу я затащил к себе в кабинет наркомана Плюсова. Карась рассказывал мне, что дочь никогда не наблюдала ни его, ни жену в ломке. Она вообще видела родителей редко, поскольку большую часть жизни проводила у бабушки. И я решил ошарашить её видеорядом.

Плюсов сидел на стуле в центре моего кабинета. В руках, листом на ветру, дрожало постановление о привлечении в качестве обвиняемого. Он пытался читать его. Тихонько ныл, ёжился, безобразно шевелил губами. Плюсова ломало. Казалось, вот-вот, и неведомая сила согнёт его в калач.

– Ты хочешь стать такой же? – спросил я Надю, когда мы остались наедине.

– Нет, – потрясённо призналась она, – он же дебил, Сергей Павлович…

Колоться она перестала.

С того самого дня я посещал их жилище не реже трёх раз в неделю. Теперь они жили втроём: Надя, мама, глухонемая бабушка.

Я сидел на стареньком диване и слушал жалобы Лены на бессердечность преступного мира (опять у воров была, дайте из общака денег, муж в тюрьме, нам туго; ничего не дали, Сергей Палыч, чай, говорят, идёт, табак идёт – хватит, а у самих павлины по дворцам бродят). Я пил кофе, приготовленный её глухонемой мамой. Но не из-за кофе и не из-за рассказов был я там, понятное дело.

За то время, что мы не виделись, Надя превратилась из ребёнка в красивую девушку. Фигура, длинные ноги, всё такое. Я видел всё это, я не слепой, и лишь слова Феликса Эдмундовича Дзержинского о горячем сердце, чистых руках и холодной голове ставили меня на место.

Я беседовал с ней о жизни, она спрашивала советов и, как казалось, внимала им. В те моменты я чувствовал себя самым авторитетным, мудрым и нужным человеком на Земле. Я подарил ей книжку Кастанеды и православный крестик, привезённый мне другом с горы Афон. Мне казалось, я формирую её как личность. Воспитываю будущую жену.

Однажды Надя пришла ко мне заплаканная, с конвертом в руках.

– Маму за кражу посадили, – сказала она, – следователь свиданку не даёт…

В конверте лежала фотография. Мама, бабушка, Надя. И много слов о любви на обратной стороне. С ошибками, но очень искренних и добрых слов.

Свидания я им устроить не мог. Следователь, арестовавший её мать, работал в другом отделе, и нужных подходов у меня не было. Я заехал к нему, сказал, что Лена – свидетель по моему делу, и получил разрешение на допрос. Там я передал Лене конверт. Она разрыдалась.

После этого конверта Надя снова пришла ко мне. В пятницу поздно вечером, когда мои коллеги, накупив холодного пива, погрузились в машины и устремились к водоёмам, а я остался дежурить до утра.

Мы долго разговаривали с ней. Надя слушала как зачарованная. Я рассказал ей о своих девушках, о том, как они ушли. Она назвала их странными. Она сказала, что люди как слепые, живут, не видят своего счастья, а счастье – вот оно, рядом.

«Девочка становится умной, – с удовлетворением отметил я, – определённо, не без моего участия».

Я посмотрел в её зелёные глаза и увидел: взгляд изменился. Исчезли таинственность и детский восторг, даже тени кокетства не было в этом взгляде, были страсть, интерес и откровенность. Поздний вечер, лето за окном, закрыта дверь кабинета, она сидит рядом. Даже Феликс Эдмундович на портрете не смотрит в нашу сторону, будто задумался. Мне достаточно протянуть руку, и девочка узнает, что такое настоящий поцелуй. А потом…

– Дежурный следователь, на выезд!

Никогда я не собирался столь быстро.

– Эх, Сергей Павлович, – произнесла Надя не то чтобы грустно, но сочувственно, и мы попрощались.

…Вскоре я уехал в Москву. Многое изменилось в моей жизни. Появился сын, Настоящая Любовь, я поменял несколько профессий, начал писать. Иногда я вспоминаю эту историю и пытаюсь понять: как же назвать её, такую странную и стародавнюю?

Любовь? Пожалуй. Маленькая любовь, случившаяся во имя большой и настоящей. Любовь-стажировка. Научившая, что если любишь, то не требуешь ничего взамен, только отдаёшь. Любовь, подарившая уверенность в себе. Уничтожившая штамп об обязательном атрибуте денег. Разъяснившая, что душа в любви раскрывается всегда, а если ты боишься, что в неё плюнут, то это и не Любовь вовсе.

Дочка наркоманов, Надежда подсадила меня на этот наркотик. И с него уже не соскочить.