Книга Пурга, страница 73 – Вениамин Колыхалов

— Известно нам — красных прячешь под божьим крылышком. Где они?

— Ничего красного кроме собранной клюквы в скиту нет.

— Издеваешься, старче?!

Офицер поджег от лампадки бересту, поднес к мягкой бороде скитника.

— Считаю до трех. Говори — где красная сволочь? Сейчас вспыхнет твоя пушистая роскошь — отче наш не успеешь вымолвить.

Стойкий старик таращил на офицера выпученные глаза. Колчаковец усмехнулся, бросил бересту на пол, затоптал.

— Молодец, старче! Выдержал маленькую проверочку. Не пообидься за испытку. Мы и сами чуем — красным духом у тебя не пахнет. Медовуха есть?..

Загаженный колчаковцами двор, затоптанные комнаты убирали неделю. Набив съестными припасами мешки, пришельцы ушли в урман. Потом их доставили в скит под конвоем четверо дюжих парней. Оружие колчаковцев перешло в их руки.

Орефию тогда шел двенадцатый год. Он не мог разобраться в происходящих, быстро сменяемых событиях. Сумел, однако, приметить суровую решимость на лицах красных отрядников, уводивших из скита обеспогоненную белую контру…

Стучат топоры у штабной землянки. Землекопы углубляют этаж, стесывают лопатами стены. Куцейкин перестает думать о ските. Вспоминает старушку на перроне. Стоит, раздает чистые носовые платки. Вот бы у кого отсидеться в тыловом затишье, переждать фронтовую напасть. И после, благословясь, возвратиться в васюганское диколесье.

Заугаров командирским чутьем распознает настроение солдата.

— Ничего, Орефий, расколотим фрица, вернешься в свой скрыт-скит. Зайдешь в молельню и хоть лоб пополам разнеси о половицы.

К плотникам вальяжной походкой подошел русобровый, пузатенький ефрейтор.

— Братцы, волжские среди вас есть?

— Нет. Одни обские.

— Землячков ищу, с Ветлуги-реки. Слыхали про такую?

— Не доводилось, — признался Григорий. — У России рек, что волос в твоей голове. Попробуй упомни. Вот ты, к примеру, Васюган знаешь?

— В нарымской земле такая река.

— Ух ты! — восхитился Данила. — Баашкаа! Родичей, поди, ссылали туда?

— Нет. Географию в школе преподавал. Все реки страны назубок выучил. Звонкие сосны на землянку пускаете. На Ветлуге такие растут. Точно, нашенские дерева. Свои сосны на ощупь узнаю.

— Сибирские они, браток, сибирские, — заступился за бревна Данила. — Ты на ощупь, мы на понюх свои деревья знаем. Видишь — кора шибкими морозами уплотненная. И пахнет духом спиртовым.

— Воюй, лес, воюй! — вставил прежнее пожелание Заугаров. — Жаль, товарищ ефрейтор, но земляков твоих в моем отделении не водится. Так бы насовсем отдали, хоть самим позарез нужны.

До крепких холодов строили землянки, блиндажи, долговременные огневые точки. Рыли окопы. Вбивали колья и оплетали их колючей проволокой. Прифронтовая авральная горячка красноречивее всяких приказов говорила о скором натиске наших войск. Машины, тракторные тележки, пароконные повозки перевозили ящики с боеприпасами, со взрывчаткой, тюки теплой одежды, связки пимов. Ползли за лошадями новые полевые кухни, тонкодулые орудия. В одном из коней Заугаров чуть не признал взятого на фронт председательского жеребца из своего колхоза. Мастью, статью был он. Приглядевшись к тавру на крупе, Григорий разочаровался: другой буквой была помечена фронтовая лошадиная сила.

Дороги, измочаленные гусеницами, колесами, сапогами, задерживали движение частыми заторами. Повозка с фуражным зерном застряла у обочины: взмыленная лошадь не могла ее сдернуть. Красноносый армеец нахлестывал вожжами, понукал, чмокал губами — коняга шаталась в оглоблях, не в силах преодолеть сопротивление утонувших колес.

— Орефий, подмогни, — попросил Заугаров в полной надежде, что он справится один.

На строительстве землянок командир смог убедиться в силе земляка: комлевую часть бревна поднимал без чьей-либо помощи. На другом конце сосны кряхтели двое-трое плотников.

Куцейкин подошел к задку телеги, поднажал плечом. Почувствовав облегчение, лошадь по инерции дернулась вперед, споткнулась.

Восхищенный Данила, покачав головой, заметил:

— Говорят: не бери дурное в голову, тяжелое в руки. Не к нашему силачу подобные слова относятся. Твоими кулаками, Орефий, подковы ковать.

Телега с фуражом покатилась дальше. Довольный возница часто оборачивался, махал в сторону сибиряков длинной рукой.

Топали по грязи две бабоньки, закутанные платками. В соседнюю деревню брели, громко переговариваясь меж собой. Дородная женщина несла ребенка, завернутого в клетчатое одеяльце. Рассказывала попутчице:

— Время рожать подошло. Думаю: хоть бы квашня в срок поспела… снова боль клонит — на колени упала. Проохалась, встала. Пошуровала печку… ох, опять рези в брюхе… Калачи все же успела испечь. Тут упала на колени вдругорядь и… родила.

Рассказчица остановилась возле плотников, поправила волосы под платком.

— Солдатики, закапывайтесь глубже. У фрица бомбы глубоко достают.

— Куда с дитем по такой грязи? — посочувствовал крестьянин Данила.

— Не куда — откуда. Из церкви. Ходила доченьку крестить. Война войной. Обряд обрядом. Чай, тоже православные, не басурманы какие… Держитесь, ребятушки, за землю русскую. Москве только спины показывайте. Не вздумайте бежать к ней, за Кремлевскими стенами прятаться.

— Будь спокойна, мать, — не повернем к Москве, — заверил Григорий, опершись на топорище.

— Вот-вот! Драпать негоже. Нашу деревню Холминку защитите: она годами ровня столице.

— Не дадим в обиду! Ты не волнуйся, парней делай. Много головушек ляжет. Из земли не добудишься. Солдат рожай.

— Рожать можно — муженька тю-тю. Под Киевом его Гитлер наповал уложил. Почтальонша похоронку припрятала, пугать не хотела. Думала: дите раньше времени скину. Потом боялась, что молоко после родов обсохнет. Четыре месяца тайну стерегла… Да хранит вас Господь!

— Вот наши боги, — Заугаров показал на артиллерийские орудия, идущие следом за колесными тракторами. — У них чем сильнее и метче глотка, тем лучше для бойцов.

— На него тоже надейтесь, — вразумила женщина с малышкой и ткнула рукой в маковку хмурого неба.

За все время разговора попутчица не обронила ни словечка. Она не спускала томного взгляда с грудастой фигуры Орефия. Глаза цвета озерной ряски буравили староверца, не перестающего тюкать топором.

Крещенная на Руси девочка безмятежно посапывала в теплой закутке, не ведая, что рядом по проселочной дороге напористо шагает лютая война.

Временами начинал сеять холодный дождь, затемнял дальнюю деревню, куда побрели женщины с ребенком-грудничком. Исполосованный придорожный дерн щетинился жухлой травой, поблескивал мокрой чернотой развороченной земли. По-прежнему тужились на дорогах лошади. Месили грязь колонны пехотинцев. Тянулись в сторону Москвы беженцы из близлежащих селений.