Книга Ворон. Волки Одина, страница 48 – Джайлс Кристиан

– Пусть эти кровожадные дикари отдают себя на растерзание, – сказал он, вытирая палец о портки.

– А ты, Пенда? – спросил Гифа.

Тот вытащил из-за пазухи заплетенную в косу и перевязанную ленточками прядь рыжих волос. Я уже много раз видел, как он нюхает этот локон, но никогда не спрашивал его о нем. Та, что его подарила, осталась далеко.

Бальдред обхватил руками голову.

– Ты не соображаешь, что делаешь, – сказал он, потому что Пенда собирался положить локон в мешок Асгота.

– Если я попаду на арену, горе моему противнику. Мне наплевать, кто он, я ему кишки выпущу, – просто сказал Пенда, протягивая руку за бурдюком.

Мы с Виглафом многозначительно переглянулись, потому что оба знали, что это не бахвальство, а чистая правда. Пенда, наверное, родился с мечом в руке и тем напоминал мне Флоки Черного, хотя в остальном они были совершенно разные.

– А ты, Ворон? – спросил Бальдред, косясь на Пенду. – Докажи, что ты умнее, чем этот сукин сын.

Я улыбнулся и ответил, что не тороплюсь увидеть свои кишки.

– Вот и правильно, – произнес он с довольным кивком.

Пенда тоже одобрительно кивнул, и мы продолжили пировать, пока не свалились. Ночью я несколько раз просыпался и видел темные силуэты уходящих и приходящих воинов – мешок Асгота наполнялся.

Меня разбудил громкий рев. На большом каменном постаменте, оставшемся от древней статуи, рвался из пут огромный бык. Десять воинов, покраснев от натуги, удерживали его на месте, а Асгот выбирал, с какого боку подобраться, чтоб перерезать зверю глотку.

Рассвет был серым и промозглым. Густой туман заволок берега и пропитал сыростью одежду. Но ни он, ни головная боль не могли омрачить возбуждение, распространявшееся по лагерю, как огонь по сухой траве. Решающий день настал. Скоро все узнают, кому посчастливится сразиться в Амфитеатре Флавиев. На огне шипел жарящийся лук. Одни крошили жареную рыбу на теплый хлеб, другие нарезали копченый сыр. В воздухе не смолкал оживленный гул, смешивающийся с журчанием реки.

– У меня хорошее предчувствие, – сказал Брам, кидая готовую рыбину Бьярни, который ловко ее поймал и, дуя на руки, передал дальше. – Не терпится показать этим тощим карликам-датчанам, как у нас дела делаются.

Бык издал последний яростный рев, нож Асгота вонзился ему глубоко в глотку, и на камни ручьем хлынула кровь, курясь розоватым парком. Зверь рухнул на колени и закачался из стороны в сторону. Стоящие рядом отпрянули под дружный хохот товарищей, а Асгот воздел руки к небу, призывая Тюра, бога войны.

– Уверен, что и датчане, и римляне повеселятся, увидев воина, который дерется, как Грендель, – сказал Бьярни, едва удерживаясь от улыбки, – но по мне так лучше смотреть на того, у кого хоть какое-то умение есть. Поэтому Тюр выберет меня.

– Ха! Да ты ночью вставал, только чтоб в реку помочиться, – сказал Брам, вызвав усмешки.

– Пора, – объявил Сигурд, кладя руку на плечо Браму.

В небе пронеслась стая пронзительно кричащих чаек – они направлялись к морю, как и плывущие по реке рыбацкие лодки.

Все заговорили разом, подходя к туше быка, вокруг которой растекалась лужа крови и мочи. Такое крупное приношение должно было задобрить однорукого бога Тюра – храбрейшего из воинов.

– Асгот вытянет жребий трижды. – Сигурд поднял три пальца.

На этот раз на его плаще тускло поблескивала брошь с летящим оленем. Меня пронзила догадка – брошь с волчьей головой в Асготовом мешке.

– Каждая вещица укажет нам, кого боги хотят видеть на римской арене.

По знаку Сигурда Асгот окровавленными руками схватился за мешок. Старческие пальцы суетливо возились с узлом. Слышалось лишь тихое журчание реки да негромкие голоса на причале. Наконец узел поддался, Асгот обратил желтые глаза к небу и сунул руку в мешок. Произнеся несколько заклинаний, более древних, чем Рим, годи вытащил из мешка старый гребень с редкими зубцами. Все взгляды обратились к Свейну, чью кустистую рыжую бороду прорезала широкая, дерзкая улыбка. Воздух сотрясли одобрительные крики – кто, как не Свейн, сможет защитить честь братства. Силач вышел вперед и принял свою вещь из рук Асгота, потом повернулся к нам и поднял гребень высоко вверх, словно это серебряная гривна ярла. Крики стали еще громче. От всеобщего шума Сколл завыл, будто тоже поддерживая выбор. Наверное, римляне немало удивились, услышав леденящий душу вой с берега Тибра.

Свейн вернулся в строй, и снова в воздухе густым туманом повисло тягостное молчание. Воины нервно теребили бороды и сжимали в руках амулеты. Кто грыз ногти, кто покашливал; каждый гадал, какой ему уготован удел.

Асгот снова запустил руку в мешок, на этот раз медленнее, словно боялся, что его куснет за палец спрятавшаяся внутри острозубая тварь.

– Сейчас еще один Свейнов гребень вытащит! – рявкнули в толпе, но мало кто улыбнулся. Рука годи показалась из мешка, и тут же голос, который не спутаешь ни с каким другим, вскричал:

– Сиськи Фригг!

Асгот держал в руке медвежий коготь: черный, гладкий, острый, размером с палец. Я ухмыльнулся и оглянулся на Брама Медведя. Но он почему-то смотрел на меня, подняв бровь, и все остальные тоже.

– Чертов тупица, – прошипел Пенда.

Я ошарашенно повернулся к Асготу – от его взгляда внутри все похолодело, а колени чуть не подкосились. В руке у годи по-прежнему был амулет Брама на кожаном шнурке, однако на нем повисло старое куцее вороново перо. Такое же, как то, что Кинетрит давным-давно вплела мне в волосы в уэссекском лесу.

– А это считается? – спросил кто-то.

– Клади перо обратно, – крикнул Бьярни, – оно просто зацепилось.

– Правильно, клади обратно, – поддержал его Брам.

Все закивали и заулюлюкали, но Асгот покачал головой.

– Глупцы! Разве вы не видите в этом волю Тюра? – Он злобно оглядел собравшихся. – Трое выбраны. И изменить ничего нельзя.

– Если Асгот говорит, что так хотят боги, кто мы такие, чтобы спорить? – сказал Арнгрим, сдвинув брови.

– Сигурд, убьют же парня, – возразил Улаф.

Ярл нахмурился, но ничего не ответил. Тогда Улаф обратился к годи:

– Асгот, тяни еще, – указал он на мешок.

– Нельзя, Дядя, – сказал Сигурд громко, чтобы слышали все. – Перо вытащилось само, без Асгота, – значит, боги что-то задумали.

Губы годи скривились в ухмылке. Мне хотелось прокричать, что я не клал перо в мешок и не хочу на арену. Все это было чистой воды безумием, ведь единоборцы сражаются лучше меня. Я погибну. Мои кишки вываляют в пыли под радостный рев толпы. Даже если б я хотел сразиться, прошлой ночью я спал мертвецким сном, с пустым бурдюком под головой. Я бы в реку свалился, если б пошел по мосту туда, где висел мешок. И тут я понял, как Асготу удалось незаметно заполучить перо. Я зло зыркнул на годи, взглядом пообещав ему тысячу ужасных смертей.