Онлайн книга «Котенок Господа Бога. Рождественские истории (сборник)»
|
Дядя Свист помолчал и вдруг заволновался, чего с ним раньше не было: – Сто лет назад оно выбрало ребенка. Знаменитое исчезновение девочки. Судили невинного прохожего и казнили. Мои хозяева оставили газету на столе. Я прочло об этом. И я ведь висело против окна и все отражало. Я могло бы быть свидетелем исчезновения, но мы не храним отпечатки… – Не надо, не надо об этом, – залепетали зеркала. Дядя Свист продолжал: – Девочка шла по улице с няней, одиночество пролетело… Ребенок исчез навсегда. Няню тоже судили и отправили на каторгу. Прислуга потом говорила, что няня там умерла. – А что ему надо? – спросило Среднее с пятнышком. – Ему нужно самое лучшее. Оно то, что берет навеки и никогда уже не отдает. – У него много имен, – откликнулся Гений. – Зависть к живому, – пояснил Дядя Свист. – Смерть? – бесстрастно спросило Кривое з. с пятнышком. – У него много имен, тебе сказано, – повторил Дядя Свист. – Мы не должны ничего запоминать, – громко произнесло Псише. – Нас ничего не касается. – И добавило ядовито: – Дядя Свист, мало тебе одного пятна? Но Дядю Свиста было уже не остановить: – Ты, Гений, я что-то слышал о тебе. – Да, – откликнулись из угла. – Я слышал о тебе примерно в то же время. Что только ты один мог… В тот самый момент… – Да, – прозвучало снова. – А где ты был? – Меня отдали в ремонт и положили лицом вниз. – Понятно, – задумчиво сказал Дядя Свист. – Погоди. Ты был на «Титанике»? Когда Одиночество налетело на корабль? – Нет, я был далеко. – Хотя да, если бы ты там был… Тебе что-то вообще удавалось? – Не думаю. Не уверен. – Ты не хочешь говорить. Да? – Молчание было ответом. – Конечно, если тебе удавалось кого-то спасти, то спасенные так и не узнали, что им угрожало. Погоди, но ведь ты тоже должен был бы погибнуть? – Примерно так, – еле слышно откликнулся Гений. – Но ты здесь. Значит, ты никого не спас. Что-то неразборчивое прошелестело в углу. – Что ты сказал? Меньше? – переспросил Дядя Свист. – Ты становился меньше? Гений не отвечал. – Мы зеркала, – произнесло Псише как заклинание. – Мы отражаем, и мы ничего не пропускаем внутрь. Мы ни на что не реагируем. Прошел бездомный старик с большими сумками. Он еле волок свои истощенные ноги. Зеркала подробно его проводили к ближайшей помойке и отпустили с миром. – Маленькое трусливенькое, – сказал Дядя Свист неизвестно кому. Вскоре началось представление под названием «Восход солнца», и вся сияющая компания за стеклом витрины дружно отпраздновала это событие, чтобы затем провести сеанс под названием «Утро городской улицы». – О, если бы мы могли записывать все что видим, – мечтательно произнесло Кривоватое зеркало, – а затем воспроизводить запись… Как это было бы полезно! – Конечно! – встрял Дядя Свист. – У тебя все башни пизанские! Все люди косые инвалиды! Мастер кривых полурож! – Это юмор или ты не соображаешь? – возразило Кривоватое, – это мой тип отношения к жизни. Я все вижу слегка не так. А вот Большое зеркало – оно очерняет действительность. У него темные пятна! А Гений вообще ничтожество, у него и собственного взгляда нет. И потекло обычное заседание Отражателей Реальности, перекрестные обвинения, слово для защиты, попытка примирить стороны… Но внешне все выглядело очень достойно – зеркальный блеск, движение улицы, повторенное до тридцати раз, никому нет отказа, каждый прохожий имеет право видеть себя, а для цветовых эффектов мимо проезжают разнообразно окрашенные машины. И вдруг все прекратилось. Зеркала временно ослепли, изображения на них смазались, стерлись, превратились в ничто. Никто этого не заметил, кроме самих зеркал. Псише сказало: – Оно ищет. Кривоватое з., оскорбленное всем предыдущим разговором, ляпнуло: – Оно ищет, наверное, Рыжую Крошку. – Ты! – прикрикнул на него Дядя Свист, но было уже поздно. Невидимое придвинулось. Снова как вазелином мазнули по стеклу. Потом все восстановилось. То невидимое, что уничтожало изображение в зеркалах, оно не могло, как видно, долго стоять на месте. * * * Стало быть, начались новые времена. В округе шныряло голодное Одиночество, и нельзя было вслух произносить имени Рыжей. Все обрушились на Кривоватое зеркало, которое от обиды хихикало и притворялось дураком. – А пчу? А пчему нельзя ее называть? А если я хочу? У нас свобода слова! Террористы вы! Пока наконец Дядя Свист не сказал: – Оставьте его в покое. Кривое не такое дурное, как кажется. – Прям, – на последнем взлете гордости возразило Кривое, однако замолкло наглухо. – Оно караулит, оно караулит, – все равно шелестели ему зеркала. – Не надо, не надо было произносить… Кривое наконец запотело и потекло слезами. И тут, в самый разгар трагедии, из дверей магазина выскочила Рыжая Крошка, тряся своими темными кудрями. На ней была клетчатая школьная юбка, короткий пиджачок и новые огромные ботинки, которые делали ее похожей на длинноногую муху. Псише с удовольствием повторило этот незабываемый образ в полный рост (Рыжая Крошка всегда охотно ему позировала), а остальной зеркальный хор подхватил сюжет, и его участники воспели кто что мог – кто подошвы, кто пиджак, кто скрипку, разложив ее на десять граней. Гению обычно доставалось откликнуться на нижнюю часть нот – но на сей раз только край юбочки трепыхнулся в нем и исчез. Крошка помахала деду сквозь витрину (целые россыпи розовых вееров отразились в зеркалах) и помчалась со своей скрипкой в школу. От волнения зеркала немного дрожали (или это прогрохотал мимо очередной мусороуборочный танк). И тут опять наступила слепота, которая длилась мгновение. Это Одиночество просквозило мимо в своих жадных поисках. Оно имело возможность найти жертву в любом месте, в том числе и здесь – и витрина ничего не смогла бы с этим поделать, однако зеркала трепетали. Кривое з. плакало уже откровенно (жалело себя). И в этот момент прозвучало: – Рыжая Крошка прекрасней всего, что есть на свете! Они все едва не раскололись от ужаса. – Кто? Что? Зачем? – зазвенели стекла. – Дурак! Гений идиот! – рявкнул Дядя Свист. |