Онлайн книга «Как много знают женщины. Повести, рассказы, сказки, пьесы»
|
Перепутали буквы! Надо «Любимому»! Вдруг посреди этих невеселых мыслей я поняла, что в музыку, обычную погребальную органную музыку, вторгся вульгарный шум. Кто-то хрипло визжал, орал, кого-то поднимали с пола там, впереди, у изголовья. Происходила невероятная для этих обстоятельств истерика! Вдруг я услышала грубый, громкий голос. Некий мужчина встал в центре зала со словами: – Она всех вас приглашает на поминки. Милости просим помянуть ее! У этого неизвестного мужика было лицо алкоголика с ярко выраженными признаками. – Усопшая бы вас сама пригласила, если бы встала! Очевидно, это была шутка. Она – это кто? Усопшая – это кто тут? – При жизни, – давясь от слез, выкрикивал мужчина, – вы не все ее посетили, так спасибо, что посетили после смерти, и вас так же будут навещать! Вас всех! Поднялся недовольный шум. – И милости просим на поминки, места у нас хватит, заказана столовая при заводе. Скоро помянете! – надрывался человек, обливаясь слезами. Люди как-то стали двигаться к огромным дверям. Слова мужчины содержали явный упрек всем собравшимся. Кроме того, он пригрозил нам одним на всех скорым наказанием – «вас так же будут навещать». Я заглянула поверх груды цветов, ничего не разглядела. Виднелся только нос Мефистофеля, странно раздувшийся, как от насморка. Остальное было прикрыто полосой ткани. Какой-то сумасшедший проник в зал, это явно, и кричал. Отсюда суматоха, странная свалка на полу, какая-то борьба. Надпись «Любимой», однако, содержала еще какие-то слова, не видные из-за скрутившейся ленты. Я подвинулась поближе к венку, дотянулась рукой и расправила надпись. «Любимой жене Алевтине!» – таков был венок. Рядом я прочла опять-таки «Дорогой Алевтине» и какое-то сложное, свернувшееся в трубочку отчество, пропавшее среди цветов, и «Любимой маме от Ольги и внуков». Что за бред? Мефистофель стал женщиной и умер в старости? Вот это новость так новость, вот это перескок, смена времен! Но ведь он писал мне, что скоро найдет способ оставаться прежним в изменившемся будущем. – Дорогая Валя, – послышался новый плачущий, теперь женский, голос. – Алевтина! Прости меня! Я подобралась поближе. Ни усов, ни бороды у покойника! Старушка явно! Все понятно. Я попала не туда. Но как же так, всего две минуты назад я явственно видела нос Мефисто! У меня что, произошло выпадение из времени? Я тоже перескочила, пропустила все, на ходу потеряла сознание и очнулась позже? Позже на сколько? Час или десять минут я была без памяти? Тут, ровно на этом месте, простояла как истукан? Мефисто ведь работал над проблемой пересечения времен. Перетащил меня в другой момент? Кстати, я уже вчера отметила некоторые несообразности в своей собственной жизни: утром, оставив на зажженной конфорке сковороду с омлетом (уже не успевала поесть), я, вернувшись домой вечером, обнаружила ее, совершенно черную, обгоревшую, в раковине, а плита была выключена. Притом я точно знала, что именно забыла сковородку на плите, и за весь день ни разу о ней не вспомнила! И когда это я возвращалась к себе домой, когда выключала огонь, когда ставила обгоревшую сковороду в раковину? Этого же не было точно! А живу я абсолютно одна, и дверь отпирала своими ключами, которых нет ни у кого! И не могли воры войти в квартиру, кинуться к дымящейся сковороде, привести все в порядок и уйти с миром! Явно поработал добрый дух, явно. И вот теперь я стою как полнейшая идиотка среди посторонних людей и хороню постороннюю бабушку! Какую-то «Любимую»! Причем уже давно я пялюсь на этот венок, почти с самого начала, когда встала в изножье гроба… – Простите, сколько у вас на часах? – спросила я женщину впереди себя. Она ответила, полуобернувшись (я увидела незнакомый профиль и красный нос): – Тринадцать тридцать. Вот это да! Похороны Мефисто были назначены как раз на тринадцать тридцать! И я еще опоздала минут на десять, и нас долго не пускали, предыдущие никак не выходили… Где-то около двух часов мы вошли в этот зал. Я посмотрела на свои часы. Три ровно. – Извините, а какой сегодня день? Она даже не обернулась, только покачала головой: – Понедельник. Так. Понедельник это и был. Я прекрасно помню. – А год, год какой? Понедельник какого года? Она покосилась на меня через плечо и промолчала. Может быть, подумала, что я не в своем уме или просто захотела поговорить, посторонняя всем на этом семейном сборище. Я и одета была совершенно не как они, без черного платка на голове. Вообще без шапки. Я потихоньку вышла из морга в чистое снежное поле, по которому шла наезженная дорога, усеянная еловыми веточками и пестрыми лепестками. Дорога вилась в полях до горизонта. Автобусы стояли рядами у здания с трубой (это был, видимо, крематорий). А я же ведь в два часа приехала на улицу Хользунова, такси ползло через все городские пробки, водитель долго блуждал по переулкам, ища возможность проникнуть на улицу с односторонним движением. Вокруг простирался шумный, грязный, забитый транспортом город, солнышко показывалось из-за туч, тротуары были мокрые… Конец сентября был! Белое безмолвие окружало меня. Я повернула к автобусам. Что самое неприятное, всем здесь я была посторонняя, и теперь надо пристраиваться к чужим автобусам, к чужим людям… Я вернулась в зал крематория, инстинктивно пробралась к той тетушке, у которой я спрашивала время. Это был единственный знакомый мне человек в данном времени. Тут уже лилась траурная музыка, гроб уходил за занавеску, люди рыдали, кто-то очень громко выл, буквально во весь голос, отпустивши поводья. Плакальщица явно профессиональная, заводная. Вдоль стен стояли те самые венки с надписями «Любимой», «Дорогой», «Незабвенной». Женщина, та, моя единственная родная душа, полуобернувшись, сказала: – А Николай так ее и не увидел. – Да, – ответила я тихо. Она меня явно за кого-то приняла! Играя свою роль подавленной горем родственницы Николая (как меня зовут-то?), я немного скуксилась, понурилась и побрела наружу теперь уже в толпе, имея в поле зрения свою знакомую, вернее ее спину. Вслед за этой черной спиной я забралась в автобус, надеясь куда-нибудь приехать. Одета я была, конечно, несоответственно – легкая куртка, брюки, все темное, очень приличное. Черные очки! Я их быстро стащила. Любопытствующие уже оборачивались (я села на заднее сиденье справа). |