Книга Архив Буресвета. Книга 1. Путь королей, страница 135 – Брендон Сандерсон

Каладин вытащил сферу для света. Камень нес старый железный котел. Молодому мостовику пришлось отстегнуть за него немалую долю от полученной за сок шишкотравника суммы. Рогоед начал распаковывать то, что лежало в котле, а Каладин принялся складывать щепки внутри круга из камней.

— Данни, принеси воды, пожалуйста. — Он вытащил огниво.

Юноша рванулся к бочке с дождевой водой, где стояло ведро. Камень опустошил котел и разложил маленькие пакеты, за которые Каладину также пришлось заплатить немало сфер. У него осталась лишь горсть светосколков.

Пока они работали, из казармы, ковыляя, выбрался Хоббер. Он постепенно выздоравливал, хотя двое других раненых, которых лечил Каладин, по-прежнему были плохи.

— Старшина, что ты задумал? — спросил Хоббер как раз в тот момент, когда Каладину удалось разжечь огонь.

Он встал, улыбаясь:

— Присядь-ка.

Хоббер подчинился. Та почти самозабвенная преданность, которую он выказывал Каладину после спасения своей жизни, никуда не делась. Даже наоборот, стала еще сильней.

Вернулся Данни с ведром воды и вылил его в котел. Потом они с Тефтом снова побежали за водой. Каладин развел огонь посильнее. Камень же занялся клубнями и приправами, при этом что-то напевал себе под нос. И получаса не прошло, как у них был полыхающий костер, на котором в котле булькала похлебка.

Тефт присел на валявшийся у костра пенек и протянул руки к огню:

— Это и есть твое секретное оружие?

Каладин сел рядом с пожилым мостовиком:

— Тефт, ты часто общался с солдатами?

— Случалось.

— Среди них бывали такие, кто отказался бы погреться у костра и отведать похлебки после целого дня тяжелой работы?

— Ну, нет. Но ведь мостовики — не солдаты.

В этом он был прав. Каладин повернулся к двери казармы. Камень и Данни начали петь, а Тефт принялся хлопать им в такт. Несколько мостовиков из других отрядов еще не легли спать, и от них Каладин и остальные получили только сердитые взгляды.

В казарме зашевелились какие-то тени. Дверь была открыта, и запах похлебки Камня делался все сильней. Он завлекал.

«Ну давайте же, — подумал Каладин. — Вспомните, зачем мы живем. Вспомните о тепле, вспомните о хорошей еде. Вспомните о друзьях, песнях и вечерах, проведенных у очага.

Вы еще не умерли. Забери вас буря! Если вы не выйдете...»

Происходящее вдруг показалось Каладину плохим спектаклем. Наигранное пение и эта похлебка... Акт отчаяния. Всего лишь попытка ненадолго отвлечься от жалкого существования, которое он вынужден был влачить.

Кто-то появился в дверном проеме. Шрам — низкорослый, с ­густой короткой бородой и проницательным взглядом — вышел на свет. Каладин ему улыбнулся. Хотя и через силу. «Пусть этого ­будет достаточно», — взмолился он, вставая, и окунул деревянную миску в похлебку, приготовленную Камнем, а потом протянул Шраму.

Над коричневатой жидкостью поднимались извилистые струйки пара.

— Присоединяйся, — предложил Каладин. — Прошу.

Шрам посмотрел на него, потом — на похлебку. И, рассмеявшись,­ взял миску:

— Да я бы и к костру Ночехранительницы подсел, если бы мне предложили похлебку!

— Осторожнее, — предупредил Тефт. — Это похлебка рогоеда. Там могут встретиться раковины улиток или клешни краба.

— Не быть такому! — рявкнул Камень. — Печально, что вы иметь грубые предпочтения низинников, но я готовить еду, как мне велеть наш дорогой старшина.

Каладин улыбнулся и тихонько выдохнул, когда Шрам сел рядом с ними. Следом потянулись и другие — брали миски, садились. Кто-то глядел в огонь и почти не говорил, но некоторые начали смеяться и петь. В какой-то момент мимо прошел Газ и вперил в них свой единственный глаз, словно размышляя, не нарушает ли Четвер­тый мост какое-нибудь из лагерных правил. Они не нарушали. Каладин проверил.

Парень зачерпнул миску похлебки и протянул Газу. Мостовой сержант насмешливо фыркнул и гордо ушел прочь.

«Не стоило ждать еще одного чуда этой ночью», — подумал Каладин со вздохом, снова сел и попробовал похлебку. Получилось неплохо. Он улыбнулся и, когда Данни перешел к следующему куп­лету, принялся подпевать.

На следующее утро, когда Каладин разбудил мостовиков, две трети из них выбрались из казармы, и в ней остались только самые громкие нытики — Моаш, Сигзил и еще парочка. Те, кто ответил на его призыв, выглядели на удивление бодрыми, хотя целый вечер провели, распевая песни и поедая похлебку. Когда он велел им присоединиться к тренировке по ношению моста, подчинилось большинство из тех, кто встал.

Не все.

У него было предчувствие, что Моаш и прочие вскорости сдадутся. Они ели его похлебку. Никто от нее не отказался. И раз уж на его стороне так много народа, остальные почувствуют себя глупо, если не присоединятся. Каладин завоевал Четвертый мост.

Теперь нужно сохранить команду в живых достаточно долго, чтобы в этом был смысл.

Ибо я никогда еще не посвящал себя более важной цели, и сами столпы небес содрогнутся от того, чем закончится здешняя война. Прошу еще раз. Поддержи меня. Не стой столбом, наблюдая, как вновь и вновь кто-то погибает из-за этого бедствия. Я раньше никогда тебя ни о чем не умолял, старый друг. Но теперь — умоляю.

Адолин испугался.

Он стоял рядом с отцом на площадке для построения. Далинар выглядел измученным. Сеть морщин у глаз, глубокие борозды на коже. На висках еще недавно черные волосы побелели, словно источенные ветром скалы. Как мог мужчина в осколочном доспехе — мужчина, сохранивший осанку воина, несмотря на возраст, — выглядеть хрупким?

Перед ними два чулла забирались на мост. Деревянная конструкция соединяла две каменные глыбы, горе-ущелье глубиной всего в несколько футов. Похожие на хлысты усики чуллов подергивались, мандибулы щелкали, черные глаза размером с кулак смотрели вперед. Они тянули массивный осадный мост, что катился на скрипучих деревянных колесах.

— Он намного шире, чем мосты Садеаса. — Далинар обратился к Телебу, который стоял рядом с ними.

— Это необходимо, чтобы поместились осадные мосты, светлорд.­

Далинар рассеянно кивнул. Адолин заподозрил, что лишь он один замечает состояние отца. Великий князь напустил на себя обычный уверенный вид, держал голову высоко, и голос его был тверд, как всегда.

Но глаза... Они были слишком красные и напряженные. Это внут­реннее напряжение делало отца холодным и собранным. Говоря с ­Телебом, он тщательно обдумывал каждое слово.