Книга Тени Шаттенбурга, страница 42 – Денис Лапицкий, Денис Луженский

«Нет, – решил Николас, – если малый и набрался хмельного, то не в трактире. До ближайшей деревни пешком – полночи пути».

Монахи усадили товарища возле коновязи и встали рядом, тихо переговариваясь. Подталкиваемый все тем же любопытством, Николас подошел ближе.

– Доброе утро, братья, – он подпустил в свой голос наивной беспечности. – Что с вашим другом? Он ранен?

Монахи дружно повернулись к нему, и один из них шагнул в сторону, недвусмысленно заступая чужаку дорогу. Смотрели бенедиктинцы хмуро, настороженно. И никто из них не ответил на приветствие.

– Утро доброе, юноша, – у аббата Германа, похоже, был дар появляться не вовремя и не в том месте. – Ты ранняя пташка. Сие похвально.

Тоном, каким прозвучала похвала настоятеля, впору было сказать: «Какого черта ты здесь забыл, молокосос?» Николас приветливо улыбнулся в ответ.

– В стенах вашей обители спится так сладко и покойно, святой отец! Я отдохнул быстрее, чем наступило утро. Впрочем, далеко мне до братьев бенедиктинцев, они-то, гляжу, и вовсе не спят ночами.

Аббат прищурился, на лице его отразилось нечто вроде сомнения.

– Источник! – послышался вдруг за спиной Николаса резкий каркающий голос; обернувшись, он увидел, что неподвижно сидевший у стены монах зашевелился. Это был мужчина лет сорока, крепкого сложения, чуть полноватый. Его скуластое некрасивое лицо посерело, губы страдальчески искривились, на покатом лбу серебрился пот.

– Источник, отец! – прохрипел монах. – Эти девочки… Господь милосердный! Избавьте! Больше… не могу!

Протянутая к аббату рука задрожала и упала вниз. Попытавшись встать, несчастный рухнул на четвереньки, его выгнуло в судороге так, что хрустнули суставы. Стоявшие рядом братья дружно, будто повинуясь неслышной команде, бросились к нему, обхватили за плечи и прижали к земле. Монах забился в их хватке, заклокотал горлом.

– Не-е-е… м-мо-о-о… Грлк!

Его вырвало. На тщательно подметенные каменные плиты хлынула густая черная желчь. Не обращая внимания на дурно пахнущие брызги, аббат вдруг сделал три быстрых шага вперед и склонился над вздрагивающей кучей из тел в темных сутанах. Двумя пальцами отец Герман коснулся темени буйствующего бенедиктинца.

– А-алльгрем-мн! – разнеслось по двору громко и отчетливо.

Что бы это ни значило, оно подействовало. Человек затих и обмяк в руках своих товарищей.

– Хорошо, – заявил настоятель, резко поворачиваясь к совершенно оторопевшему Николасу. – Придется мне объясниться. Но я не хочу делать этого здесь. Не сочти за труд, сын мой, поднимись в мою келью и подожди меня там. Не беспокойся, я тебя не задержу, лишь присмотрю, чтобы брата Петра устроили, как полагается.

Николас согласно кивнул, подумав о том, что святому отцу придется очень постараться, чтобы быть убедительным.

* * *

Под взглядом аббата было холодно. Странное дело, вчера Николас ничего такого не ощущал, а сегодня его словно усадили на ледяной сквозняк. Глаза отца Германа не отрывались от лица гостя, казалось, он пытается заглянуть ему в самую душу.

– Что-то не пойму я, отче, – прервал Николас затянувшееся молчание, – тот малый, которого выворачивало наизнанку возле конюшни…

– Одержим, – сухо бросил аббат. – Бесы терзают дух и плоть его. Мне пришлось прибегнуть к древнему заклинанию, дабы усмирить их хотя бы на время.

– Он говорил про какой-то источник…

– Он ничего не говорил. Бесы говорили за него. Нельзя внимать словам демонов, ибо в устах их ложь. Искать истину в речах демонов – это даже не ересь, а глупость. Опасная глупость.

Отец Герман пробарабанил пальцами по столу и продолжил ровным уверенным голосом:

– Я не терплю оправданий, юноша. Не принимаю от других, сам никогда не оправдываюсь и не объясняюсь. Но в необычных обстоятельствах приходится отступать от правил, даже своих собственных. Ты молод, твой разум еще не окреп, а воображение слишком подвижно, дай ему волю – оно понесется вскачь, не разбирая дороги. Я же не могу допустить, чтобы на вверенную мне обитель пала тень, пусть и мимолетная.

И снова длинные сухие пальцы выбили дробь из мореного дуба.

– Год назад один из наших братьев, Герхард, принял на себя обет отшельничества. Недалеко отсюда он нашел себе пещеру и поселился там в уединении. Герхард осиян благодатью Господа нашего, он истинный аскет, пьет лишь воду из ручья, ест дикие яблоки, коренья и сухой хлеб, что приносят ему из монастыря. Дни свои проводит в молитвах и благочестивых размышлениях. Многие из братьев ходят к нему, чтобы причаститься его праведной мудрости.

– И даже ночью? – Николас поднял брови, изображая невинное удивление.

– Отшельник не живет по монастырскому распорядку, он беседует с Господом тогда, когда Господь хочет с ним говорить. Поэтому Герхард может спать днем и бодрствовать ночью. Не нам требовать, чтобы было иначе, мы можем лишь приноравливаться к нему.

– Понимаю. И значит, ваш одержимый брат… Петр, кажется?

– Он у нас недавно. Это заблудшая овца, ушедшая из-под руки пастыря и по собственной глупости угодившая в дьявольские сети. Брат Петр – беглый доминиканец. Благочестие его дало трещину, демон нашел лазейку в душу, и тогда он пришел в Ротшлосс. Отчаяние осветило ему путь, а мы не стали отвергать ищущего спасения. Нынешней ночью братья водили его к Герхарду, я понадеялся, что одно лишь присутствие святого отшельника заставит нечисть убраться восвояси. Увы, моя надежда не оправдалась, теперь придется искать иных, тяжелых путей. Но с Господней помощью, я уверен, мы добьемся успеха.

– Не сомневаюсь, – Николас приветливо улыбнулся отцу Герману и полюбопытствовал: – Как же вышло, что в городе ничего не известно о святом человеке, живущем неподалеку от монастыря?

Новая дробь… Какие ухоженные ногти у аббата – аккуратно подпиленные, холеные. И «келья», по всему видать, в прошлой жизни была собственными покоями хозяина замка – она просторна, обставлена добротной, удобной мебелью, стены ее украшены гобеленами, пол устлан пестрым ковром, а на полках длинными рядами выстроились книги в тяжелых переплетах. Пусть по отцу Герману и не скажешь, будто он подвержен чревоугодию, но и аскетом его назвать язык не повернется. Любит уют настоятель, ценит удобства.

– То, что мы знаем о брате Герхарде, не покидает пределы этих стен. Он не пророк, не странствующий проповедник, он живет уединенно, и внимание других людей его тяготит. Нас он знает много лет и для нас делает исключение, но будет совсем некстати, если в Шаттенбурге узнают о Герхарде, и к его пещере потянутся толпы праздно любопытствующих.

– Понимаю, – повторил Николас и невольно поежился, когда взгляд настоятеля обдал его новой волной холода.

– Итак, ты удовлетворен моими объяснениями?

– О да! Разумеется! Теперь-то мне все яснее ясного! – Николас постарался вложить в свои слова побольше убедительности. – Чего уж греха таить, кое-что из увиденного здесь показалось мне необычным, но вы, отче, развеяли весь туман.