Книга Не отрекаются, любя (сборник), страница 14 – Доктор Нонна

Давид неуверенно шагнул к Лериной машине.

– Пойдемте, дядя Давид! – поторопила его Аня.

Он сел с девочками на заднее сиденье и всю дорогу до Лериного дома промолчал.

Подруги Антонины, выпив по паре рюмок «за помин души», тихо разошлись. Девочки отправились к себе в комнату…

Лера молча сидела за столом, скручивая и раскручивая салфетку. Салфетки были льняные – Антонина страшно радовалась, когда у них в доме появилось столовое белье «как у людей», – и очень этими салфетками гордилась.

– Лера! – Давид буквально набросился на нее.

Она попыталась увернуться:

– Остановись! Нельзя! Я обещала… – Но горячая волна желания была сильнее соображений рассудка. Последним усилием разума Лера сообразила, что надо запереть дверь… Антонины теперь нет, присмотреть за девочками некому.

– Я что-нибудь придумаю, – говорил Давид через час, уже одеваясь. – Чтобы нам не могли помешать.

Помешать двоим, которых тянет друг к другу с такой силой, действительно невозможно. Когда говорит страсть, умолкают голоса и рассудка, и приличий, вообще все. Остаются только двое – он и она.

Единственное, что саднило Лерину душу посреди их жарких встреч (выходные – семье, это святое, но в будни всегда можно найти и время, и место) – она обещала Нино, что ничего больше не будет. И не сдержала обещания. Ей казалось, что они с Давидом ходят по острию бритвы, что вот-вот должно случиться что-то ужасное. Но, в конце концов, успокаивала она себя, ну что ж теперь – обещание, мало ли, что в жизни бывает. Неприятно, стыдно, но не смертельно, не за что себя казнить.

Годы неслись, как недели: няня для девочек, Юлина школа, Анечкины вступительные экзамены, клиника, свидания и – редкое ворованное счастье! – совместные поездки на выставки нового оборудования, конференции, форумы и симпозиумы. Ну, впрочем, как – совместные?

– Собирайся! А мне пора уже. – Давид выложил на стол яркую билетную книжечку.

– Опять врозь летим? – Лера недовольно поджала губы.

– Лерочка, ну что ты, в самом деле? – Он чмокнул ее в висок. – Все давным-давно говорено и переговорено. Я прилетаю на два часа раньше и встречаю тебя практически у трапа самолета. Ну давай! Жду в Берлине! Там свое возьмем!

В Берлине шел непрерывный нудный дождь, а они веселились, как сбежавшие с уроков школьники. В самом деле – такое острое, всепоглощающее счастье бывает, пожалуй, только в юности. Взявшись за руки, они бродили по мокрым улицам, целовались на мосту, заходили в какие-то кафешки, опять гуляли… Лера прыгала, как в «классики», по блестящим от дождя тротуарным плиткам, Давид глядел на нее странными глазами, и было непонятно, дождинки ли текут по его щекам или слезы.

Ночью, когда Лера, истомленная, счастливая и утомленная жаркими объятиями, уснула, ей приснилась мама: она глядела на дочь, сдвинув сурово брови, и укоризненно качала головой.

– Что случилось, родная? – Давид прижал к себе вскочившую с постели Леру и долго качал на руках, убаюкивал, успокаивал.

Утром Лера и сама уже не понимала – почему ее так напугал этот сон. Все же прекрасно, а впереди еще два не менее прекрасных и счастливых дня.

Когда они покупали для клиники новый маммограф, улыбчивый консультант предложил гостеприимно:

– Вы можете сами попробовать – очень удобная модель, и пленки, и цифровые снимки, все сразу.

Лера испуганно оглянулась на Давида, обсуждавшего что-то с директором фирмы-производителя, и – согласилась…

На снимке, выданном аппаратом действительно моментально, ярко белела как будто клякса. Или черная – нет, белая! – дыра. Или – след от выстрела.

Воздух в зале стал, казалось, твердым и хрустально-резким. Словно ее, Леру, вморозили в кусок льда. Ни пошевелиться, ни вздохнуть. Время остановилось.

Время остановилось, подумала Лера, мельком удивившись тому, что мысли все-таки продолжают свое движение. Хотя время – остановилось. Остановилось, и сейчас начнется обратный отсчет. К тому моменту, когда ее, Леры, не станет…

Давид, увидев, как мгновенно побледнело – точно вся кровь ушла – ее лицо, подбежал, подхватил, обнял, начал что-то говорить про какую-то клинику, какого-то профессора, светила онкологии, куда-то ее повел… Лера шла за ним, как механическая кукла: отпусти – упадет.

В машине он, прижимая ее к себе, опять пытался говорить что-то утешительное, а она отстраненно улыбалась и шептала:

– Это за Нино… Я ей обещала тебя отпустить… и не сдержала обещания… Бог такого не прощает!

– Не говори глупостей! Все будет хорошо! – Давид бережно подвел ее к кабинету «светила».

– Guten Tag! – Седовласый профессор приветствовал их стоя.

Одну сторону кабинета занимало гигантское окно – целая стеклянная стена. За ней виднелись крыши Берлина и небо – серое, дождливое.

Давид и Лера растерянно переглянулись: ни один из них не говорил по-немецки.

– Moment! – Профессор нажал какую-то кнопку на селекторе и что-то туда сказал.

Через минуту в кабинет вошел… Максим:

– Лера?! Ты… у нас?!

Лера только кивнула, закусив губу – говорить не было сил. Ей казалось, что осколки той хрустальной глыбы, что померещилась ей в выставочном зале, застряли в горле, и стоит сказать хоть слово – вопьются и пробьют его… насмерть.

Максим переговорил о чем-то с профессором Мюллером, перевел – Лера не слушала, поняла только, что нужно остаться здесь.

– Я должен лететь в Москву, – печально сказал Давид.

Лера только кивнула – как будто стеклянная стена уже отгородила ее от прошлого. Все осталось там, за этой стеной, а она, Лера, здесь – одна. Ее куда-то водили, чем-то кололи, просвечивали, обследовали, опять кололи, а она послушно позволяла делать с собой все, что угодно, словно впав в какой-то полусон.

– Не волнуйся, – успокаивал ее Максим, сидя у нее в палате вечером накануне операции. – Я буду ассистировать профессору, а он гений, и… и вообще – не волнуйся.

– Понимаешь, когда слышишь такой диагноз… это как… как приговор… как перед смертной казнью, – тихо, как будто самой себе, говорила Лера. – Вся жизнь пролетает перед тобой. – Болезненно сведя брови, она глядела прямо ему в глаза. – А у меня, знаешь, никчемная какая-то жизнь. Семьи нет, мужа нет, только любовник. Дети, правда, есть и даже довольно большие уже. Девочки. – Она всхлипнула. – Только… их отец о них даже не знает. – Лера резко оборвала себя. – Иди домой, к семье. Не надо со мной сидеть, я как-нибудь сама…

– У меня нет семьи, дома пусто, – печально улыбнулся Максим. – Сыновья выросли, и оказалось, что нас с женой ничегошеньки больше не связывает. Мы сто лет как развелись, она сейчас где-то в Испании, кажется, а может, в Аргентине. Ей всегда нравилось все испанское, – он тяжело вздохнул. – Так что я еще посижу, не прогоняй меня. – Он осторожно погладил ее узкую ладонь.