Онлайн книга «Весь апрель никому не верь»
|
– Существует такая штука, как солидарность, – мотнул головой папа. – Ты о какой солидарности, Мишка, мужицкой или в общем? – В общем… Дядя Костя положил руку на Матюшино плечо. – Матвей, ты ел? – Ел. – Прошу тебя, побудь в своей комнате, ладно? – рука легонько подтолкнула к двери. – Почитай, посмотри мультики. Передача «Спокойной ночи, малыши!» еще не кончилась. – Я не малыш. – Мы с папой хотим поговорить вдвоем, – вздохнул дядя Костя устало. Матюша закрыл дверь кухни, привалился к углу и сполз на корточки. В голове было туманно и пусто, как давеча в потолочной бездне. Нежилое пространство, ни мысли, ни слов. Безответные слова остались за дверью, где слышался звон приборов. Чпокнула пробка бутылки. – За любовь, – убитый тон, в голосе безнадежность. Это папа. – За любовь. – Любовь редко приходит. – А уходит часто. Матюша подумал: зачем они постоянно повторяют слова друг за другом? Звякнули рюмки. – Погоди, может, не все потеряно. – Все. Она позвонила в конце рабочего дня и высказала это «все». Я сразу к ней, слонялся у дома, как мальчишка. Звонил с автомата… без толку… Потом сидел в баре, пока он не закрылся. Вика – не Оксана. – Да… Не Оксана. – А я ведь согласился встретиться с Оксаной, чтобы сказать то же самое. Все. – Почему дома, не в каком-нибудь кафе? – Настояла. Не отвязалась бы, ты знаешь. Я решил – ладно, в последний раз… – Что – в последний?.. – Все-таки столько лет… – Вспомни, сколько лет тебе! Без трех сорок! Бульканье воды. То ли чай, то ли водка. Точно водка: стук бутылки о стол, звяк-звяк «чокнутых» рюмок. – Вика-чечевика… Такая девушка! Наконец-то, думал, хоть тебе повезло. – Люблю ее… Любил. Матюша запутался, кто что говорит. Разговор – не песня, в разговоре голоса братьев были похожи. – Любил, ага. Стоило опять увидеть Оксану и… – Это был просто секс, Костя. – А с Викой – любовь. – Любовь. – А с Оксаной – секс. – С ней ведь, как на арене с быком, не угадаешь, что отчебучит. Нас и раньше ничего не связывало, кроме секса. – Изнасилование невинного агнца Минотавром в юбке? – Ну, виноват я! – крикнул папа. – Виноват! Да, я – старый кобель! Да, я все просрал! И что?! Что делать, скажи?.. Стиснув ладонями уши, Матюша поплелся в комнату. Постоял и взял с полки книгу о Малыше и Карлсоне. В этой сказке для маленьких были забавные картинки. До появления летающего человечка книжный мальчик был одинок, несмотря на родных и друзей. Все насмешливо звали его Малышом, как тетя Оксана Матюшу. Снегири всегда вместе, он – один. Где-то в других городах живут полчища двоюродно-троюродных братьев и сестер. Со многими из них он даже не знаком и не знает, нужен ли им. По большому счету, и они ему не нужны. Глупо было мечтать о маме, мертвые не оживают. И Вики у него теперь нет. Вика навсегда уедет в университет преподавать. Все. Матюша бездумно полистал книгу. Всмотрелся в зеркальную темноту окна и впервые не захотел жить. Можно ли заставить себя умереть? Не дышать, например, пока воздух в легких не кончится? Он попробовал задержать дыхание. Нет, не получается надолго, иначе люди так бы и делали вместо того, чтобы вешаться и стреляться. А разве это вероятно – не чувствовать после смерти ничего, не быть нигде и никак? Тоже немыслимо. Жизнь тотчас требовательно заявила о себе позывами в туалет и не дала развиться увлекательной теме. Кухню сотрясали орущие голоса, дым сигарет призрачными змеями выплывал из дверных щелей. Братья кричали друг на друга, плюя на время, слишком позднее для включения громкости в доме с плохой изоляцией звука. Матюша вновь присел в закуток между кухонной дверью и входом в гостиную. – …она была моей! – зарычал папа. Дядя Костя рявкнул: – Я был ее первым! Ты отбил ее у меня. Папа захохотал страшно, как злодей в кино: – Ха-ха-ха! – Каждое «ха» было веским и рубленым, будто он кромсал куски хохота ножом. Матюша ничего не понимал. О ком это они? – Все давно перегорело, устаканилось, быльем поросло, – заговорил дядя Костя. – Мы, вроде бы, поклялись не вспоминать, мы договорились, что ее нет, нет для нас, что она для нас умерла… – Ха-ха-ха! А то я не знаю, что ты наведываешься к ней, когда якобы ездишь в командировки! – Кто сказал?! – Спроси ее! Оглушительный грохот заставил Матюшу вскочить и вжаться в угол. – Она писала мне! Не забывай, что у нас с ней… – Нет! Не у тебя с ней! – как-то жалобно завопил дядя Костя на верхней ноте. – У нас с тобой, брат! У нас!!! Послышалась странная возня, затем снова грохот и явственное падение тел. Матюша не выдержал, открыл дверь и отпрянул – в коридор вырвались клубы табачного дыма. Лучи лампы висели в прокуренном воздухе, как драные сети. Сметая стулья, двигая диван и стол, дикие звери катались по усеянному мусором полу. Среди огрызков хлеба, осколков чашки с изображением Царь-колокола, возле раскоканной пополам салатницы валялись пухлые кусочки розовой семги. Оцепенев, смотрел Матюша на яростных бойцов, убивающих друг друга, и не замечал, что мочится в штаны. Внезапно рядом с ним из ниоткуда возникла Кикиморовна, – наверное, входная дверь была открыта. В кармане старухиного передника надрывалась в исступленном лае Эсмеральда. Лицо соседки, повернутое шрамом к Матюше, было скорбно и торжественно. – Стоять! – гаркнула она. Он бы не удивился, если б Кикиморовна выстрелила из револьвера, как сыщик, заставший преступников в деле. Драчуны разомкнули медвежьи объятия и, шатаясь, поднялись. Оба тяжело дышали, папа вытер пот с багрового лица рукавом рваной рубашки, под левым глазом дяди Кости взбухал фонарь. – Милицию вызову, – честно предупредила старуха. Водворив на место опрокинутый стул, папа сказал совершенно трезвым голосом: – Все, Кира Акимовна, все. Финита ля-ля. Дядя Костя проводил ее в прихожую, о чем-то мирно беседуя, запер дверь. Потом подошел к папе, они звонко ударили ладонь об ладонь и расхохотались. Все еще смеясь, папа обернулся, увидел Матюшу, распластанного по стене, увидел лужу, на которой никто чудом не поскользнулся… Он подхватил сына на руки одним мощным гребком, прижал к себе, целуя в лоб, ухо, темя, куда попало, дыша жутким перегаром и шепча: «Сердце мое, прости… сердце мое». Дядя Костя обнял их обоих, ткнулся горячим лицом в Матюшин бок. Зажатый между пьяными плачущими братьями, позорно описавшийся и дрожащий, Матюша отходил от испуга и думал: а как же насчет того, что мужчины не плачут? |