Онлайн книга «Люди с солнечными поводьями»
|
Песня кончилась, а Силис все не мог открыть глаза. Дьоллох обиженно потыкал его пальчиком в бок: – Ты, что ли, уснул? – Нет… Но сон, кажется, видел, – улыбнулся Силис. – Спасибо, друг. Давно мое сердце так славно не тешилось пением. Однако пойду. Заждались дома меня. Накинув доху, постоял у двери. Собираясь натереть малышку сливками, Лахса подогревала ее у огня. Розовое тельце ребенка светилось издали, как пятно рассветного окна. К колену няньки прижался Атын, грызя жареную заячью ляжку, и одна из собак заботливо облизывала его чумазое личико. На шестке в куске бересты сушилась толченая древесная труха – присыпка от младенческих опрелостей, хорошо дубящая кожу. Над старой люлькой висел детский оберег – скукоженная медвежья подошва. Дьоллох забрался с ногами в огромный котел и самозабвенно выскребал щепкой остатки пригоревшего мяса. Высунулся из-за краев и сообщил Силису: – Я уже думаю песню про «что такое красиво». Когда ты опять придешь в гости, я тебе ее спою! * * * Ох сколько народу на строительство пришло! У Лахсы глаза оказались на мокром месте. Прослезилась от счастья, глупая, не ожидаючи такого наплыва помощников. Славно вышло всем миром-то. Манихай не сидел сложа руки. Бегал-крутился, то лесины таскал, то намешивал залитую кипятком смесь для затирки стен – глину пополам с навозом, дресвой песочной и сенной трухой. Даже не охнул ни разу, хотя больная спина с непривычки большого труда едва пополам не переломилась. Насмелился выпросить у Тимира толику серебра. – Зачем? – скроил удивленную мину кузнец, будто не знает. – Земельку под столбами уважить. – Всякой ерунде веришь, – засмеялся Тимир. Но все же не поленился, сгонял домой на коне, привез камешки светло-серого благородного крушеца. – Держи. Если веришь, может, и сбудется. Манихай кинул в столбовые ямины серебро со связками белого конского волоса, полил молоком и топленым маслом. Разбросал у коновязей и в углах двора мелко нарезанное мясо – принес духам дары. Отосут хорошее благословение молвил. Главный-то жрец не явился. Кто-то сказал, что Сандал отправился с костоправом Абрыром на санном быке очищать окрестный лес от поваленных бурей деревьев. – Как ребенка отдать – тут как тут, а как доброе дело спроворить – некогда ему, – обиделась Лахса. Остов юрты – четыре толстых, гладко ошкуренных столба – встали комлями вниз по углам большого квадрата. В полукруглые гнезда столбов легли лицевая восточная и западная балки, а на их концы – южная и северная. Протянув матицу, жрецы сели на нее и устроили пир для домашних духов. Потом тесаные жерди на брусьях-подушках прильнули к балкам и матице, образуя крышу. Плотными рядами лесин поднялись наклонно воздвигнутые стены с отверстиями для нечетных окон. Тимир врубил оконные колоды с решетчатыми рамами, заполненными слюдяным камнем, – комарику не протиснуться. Силис подогнал косяк двери впритирку к бревнам восточной стены, навстречу восходящему солнцу. Глухой распоркой воткнулась понизу кряжистая брусовина порога. Манихаю осталось дверь коровьей шкурой обшить. Пока одни мазали наружные стены, вторые трамбовали крышу, а третьи лепили камелек. В выжженное дупло очага залез юркий старец Кытанах. Набивая внутренние стенки жерла речной глиной, разговорчивый дед вещал гулко, как из бочки: – Кто живет самый длинный человеческий век, у того отрастает новый зуб мудрости, что дарит знание сокровенных загадок жизни. К такому человеку вторая молодость приходит! – А третья к тебе еще не пристает с ласками? Ну, такая застенчивая одноглазая красотка на одной ноге? – подтрунил старик Мохсогол, подбавляя в обмазку камелька простокваши для пущей гладкости. Напарник не растерялся: – Э-э, кто о чем, а этот все о бабах! Юрта наполнилась смехом, словно упругими воздушными волнами. – Хозяин, дрова принимай! – крикнули с улицы. Манихай вышел и отшатнулся, упершись в огромный воз древесного лома и хвороста. Поодаль Сандал с Абрыром осклабили довольные лица, принялись швырять к поленнице стволины и охвостья горбылей. Десятки проворных рук тут же подхватывали лесной дром, рубили и складывали из нарубленных чурок окладистую трехрядку. Глазам своим не поверил Манихай, когда увидел полностью сложенный новехонький дом в недавно пустом южном углу двора. Ни в подборе леса, ни в прочности мощных столбов, ни в высоте и ширине юрты нечего было менять и править. Все толково и складно, все одно к одному. Ребятишки с Нюкэной пустились в пляс. Только Атына среди них не было – с утра унесли к соседям. Лахса, стоящая у коновязей с завернутой в одеяльце Илинэ на руках, не удержалась – расплакалась, не смогла путем поблагодарить людей. И Манихай не смог, комок застрял в горле. Должно, простыл, выпив намедни с устатку холодной воды из уличной кадки. Силис пришел на выручку: – Пусть мой друг Дьоллох новую песню споет. И мальчик запел: Светец, восхода вестник, мне золотит ладони. Слушая птичьи песни, звонкий ручей умолк. С ночи в траве высокой тихие бродят кони, реет по небу сокол, мчит по опушке волк. Он, как стрела в полете, весь серебром искрится, срежет на повороте — ветру не перегнать! А в облаках лениво кружится сокол-птица… Все это так красиво — словом не передать! Скоро проснется солнце, сбросив поводья, глянет в радостное оконце и удивится вдруг: «Дом здесь откуда взялся новый в густой елани, как он без ног поднялся, сделался как без рук? Есть где расположиться справа мужскому люду, женщинам и девицам слева приятно спать. Правильный дом на диво! Праздничный, словно чудо! Все в нем светло, красиво — словом не передать!» Весело дух-хозяин ясному солнцу скажет: «Пусть каждый лучик знает — это народ Элен сладил жилище дружно, вставил окошки даже, сделал здесь все, что нужно, от потолка до стен! Мне дали домик тоже, не обошли подарком, сплю я на новом ложе — экая благодать!» |