Онлайн книга «Пролог (сборник)»
|
Но матушка грамотея слушать не стала, а я спросил про чешую. Как тогда Тощан отхаркнул чешую? Грамотей объяснил это тем, что лекарь заранее подложил в рот спящего Тощана комок мятой рыбьей кожи и что ничем он не прокалывает на самом деле, это такие особые складывающиеся струны, надо просто уметь, мир полон умельцами. А все эти лекари – редкие жулики, им нельзя доверять, ничего они не умеют, лишь обирают невежественных простолюдинов, сеют мрак, в то время как надо сеять свет и добро. Матушка не стала слушать. Да и Тощан успокоился. Лежал и дышал ровно и освобожденно. Грамотей замолчал и стал топить печь. Я лежал и боялся, что вот сейчас Тощан опять закашляет, но он не кашлял, только сипел. Стемнело рано и непонятно от чего, может, от тех самых туч, они опустились на деревню и заполнили все своей темнотой. Я уснул, в бок что-то кольнуло, я проснулся и лежал, заворачиваясь в старый и любимый еще дедов тулуп и прислоняясь лбом к трубе. Когда я прислоняюсь лбом к теплым кирпичам, то сплю хорошо и почти без снов или с хорошими снами, там, где сияющие лестницы. Но в ту ночь мне почему-то попался холодный кирпич, так тоже случается. Я приложился к нему, заболело в переносице, завыли волки. Они завыли много и сразу на разные голоса, и со всех сторон. Думал, от холода, в ушах зашумело, отстал от трубы. Волки. Много, как тогда под дубом. Только… Только вот зимой никаких волков быть не должно. То есть совсем. Волки зиму не выдерживают, сидят по норам. А тут вдруг прилезли. Волки выли вокруг дома, а один стоял у двери и толкал ее лапой. Матушка проснулась и взяла колотушку, а грамотей на своей лавке ничего не слышал, не хотел слышать, лежал, голову зажимал корзиной. Волки выли так долго, что я стал бояться, что рассвета так и не наступит. Страшно, конечно, очень страшно. Спустился на пол с печи, достал мешок с солью, прорезал дырку в днище, проволок по вдоль стены, насыпал соли дорожкой в мизинец, потом еще раз протащил, чтобы уж в два ряда получилось, для усиления надежности. Ну и сами посолились на всякий случай, обсыпались густо, и матушку, и грамотея, да и Тощана тоже, посолились, у меня даже кожа заболела. А ничего, так до рассвета и прожили. Замолчали они только поутру, уже с солнцем, так что я не выспался совсем. А к полудню ближе неожиданно забежал Хвост. Он был возбужден и вертелся на скамье, точно мучился. Я предложил ему пить кипяток со зверобоем, мы стали пить. Хвост за то время, пока я его не видел, мало изменился, Хвост как Хвост, обычный зимний Хвост. – Сами-то слыхали, что ночью творилось? – спросил Хвост. – Волки-то, а? Удивили. Как скаженные просто, до утра под стенами дрягались, у нас две кошки поседели. – Это за мной приходили, – сообщил с печки проснувшийся Тощан. Ему, кажется, полегчало. Матушка кинула в него ложкой, Тощан увернулся. – Да нет, – махнул рукой Хвост, – это не за тобой, за тобой потом придут, попозже. – За мной не придут, – тут же возразил Тощан. – Придут, никуда не денешься. Ты не думай, что, если ты заразный, тебя волки не сожрут. Им плевать, им разбирать некогда. А зимние волки – неправильные волки, от них чего хочешь можно ожидать. Сожрут, не подавятся, с костями и копытами, не заметят даже. Тощан швырнул ложкой в Хвоста, не попал. – Они даже наоборот, – дразнил Хвост. – Они, наоборот, любят, когда больной, любят, чтоб потухлей мясцо… Тут уже я пнул Хвоста в колено. А нечего ему, пусть своих братьев травит, много их у него. – А я теперь здоровый, – заявил Тощан. – Меня вчера лечили. Понял, хвостатый?! – Ладно, я не про это ведь зашел, лечили так пускай, – сказал Хвост. – Я другое принес. Вы думаете, почему волки сегодня всю ночь орали? Почему они вообще повылазили-то? Я не знал. Хвост прилип к кружке, сделал несколько больших глотков. – Так вот, это все не просто так приключилось. – Хвост обварил язык, выставил его подальше и теперь пытался рассмотреть, только не получилось. – Не за так волки выли, совсем не за так. Старостиха-то под утро разрешилась, – сообщил Хвост. – Давно брюхатой ходила, а тут и родила вдруг. Ну, родила, и что? Давно все знали, что старостиха пузатая, чего удивительного-то? Хвост потрогал язык пальцем и добавил: – Ведьму родила. Хвост сказал вроде и не громко, а получилось громко, от стены к стене просто так и запрыгало. Ведьму родила, ведьму, ведьму. Матушка велела нам всем кусать до боли языки, а потом достала из-под стрехи блестящий нож и воткнула его над дверью. Я укусил язык, Тощан укусил, грамотей не знаю, а у Хвоста и так язык подприкушен, чуть шепелявит. – Точно ведьму, – подтвердил Хвост. – Не вру ни разу. – Как это ведьму? – спросил я. – Настоящую, что ли? Матушка вздохнула, вытащила из печи горящую головню и ходила теперь по избе, совала головню в каждый угол, дымила и сыпала из кармана соль, хотя и так соли уже на полу достаточно скрипело. – Самую что ни на есть, – заверил Хвост. – Непременную. – Откуда знаешь? – спросил я. – А что знать-то, папка ходил уже, смотрел. Ведьма. В каждом глазе по благодати. Все, точно. Из-за печи показался грамотей. Сегодня он выглядел не лучше, чем обычно, только глаза краснели сильнее. – И что староста теперь делать хочет? – спросил я. – Что делать, что делать, ясно, что делать. – Хвост пожал плечами. – Староста давно дите хотел, а тут ему такое удружение. Вот староста и воет. Сидит да воет. Да старостиху свою бьет, лупит ее, коросту, за то, что ро́дила! Матушка вернулась к нам, оттянула Хвосту воротник и засыпала ему еще горсть соли, и подзатыльник ему вкатила. Ну и мне тоже за шиворот соли. – Ведьму-то жечь надо, пока не поздно, – сказал Хвост. – А то как начнется… Сам знаешь. Волки по всей округе проснулись, сбежались, сидят по опушкам. Теперь из дому даже выйти опасно, не то что в Кологрив. А у Захарихи три бочонка с брагой лопнули, вот она орала! Грамотей взял костыль, подошел к столу, сел и тоже стал пить чай со зверобоем. – Мужики уже собираются, – сказал Хвост и подмигнул. – Что же они собираются-то? – Так говорю тебе – жечь хотят. Ладно, пока маленькая, а как подрастет чуть? Житья не станет. В болотах и так одна есть, все мутит и мутит. А если две ведьмы будет? Опять с места уходить придется. Двадцати лет не прожили – и снова уходить, все бросать, соль бросать. Говорят, почти везде соляные колодцы заросли, рассол не течет, у нас только, да в Забоеве и осталось. Не, мужики уходить не хотят, мужики жечь хотят. |