Книга Глина, страница 16 – Дэвид Алмонд

Я еще раз осмотрел пещеру. Джорди наверняка будет зол как черт. Череп, Скиннер и Штырь придут и все раздолбают. А потом я увидел знак, нарисованный белым на потолке пещеры. Глупые угрозы, наши и Черепа, были закрашены. Теперь там осталась одна-единственная надпись:

«За все разбитое воспоследует месть. С. Р.»

— Очень странно, — говорит Мария.

— У него вообще была странная жизнь.

— Да минует меня чаша сия, — сказала она (кажется, все в Феллинге так говорят).

И перекрестилась.

Мы сели рядышком на два камня. Я снова взял ее за руку, она не отняла. Каменоломню заполняли звуки — щелчки, гудение, шорох ветра. Еще что-то — видимо, какие-то зверюшки шныряли в траве. Пели птицы. Неподалеку что-то фыркнуло. Подобралось ближе, остановилось, отошло.

— Ты веришь в силу? — спросил я.

— В силу — это как?

— Ну не знаю. В силу. Например, тебе дана сила делать то, чего больше никто не может.

— В смысле, ты волшебник, что ли?

— Да, в таком духе. Вот ты, например, веришь, что можно сделать какую-нибудь штуку, а потом ее оживить?

Она посмотрела в небо. Сощурилась:

— Это любая женщина может. Вылезает из нее младенец, а потом ползает и плачет.

— Ну да, верно, — говорю. — Они из плоти и крови. А если сделать штуку не из плоти и крови? Например, из глины — и ее оживить?

Мы посмотрели в костер. Среди затухающих углей угадывались ступня, угловатый локоть.

— Я слышала, на свете всякое бывает, — сказала Мария. — Чего только не рассказывают.

— Угу.

— Вон про этого младенца, например.

— Какого младенца?

— Ну, который родился в больнице Святой Елизаветы. Весь волосатый. Вместо рук — лапы. Ты что, не слышал?

Я покачал головой.

— Мама Фрэнсис знает одну тетеньку, которая когда-то работала там медсестрой. Так она сама видела. Говорит: полупес-получеловек.

— Полупес?

— Да. Пожил немножко, а потом умер.

— Как же такое могло произойти?

Мы дружно покачали головой.

— Говорят, его одна из Стонигейта родила, — шепотом сказала Мария.

— Не может быть.

— Может. И после этого, говорят, свихнулась. А еще я слышала истории пострашнее. Об этом вообще никто не знает, одни врачи. Про всякие уродства. Про выродков. Вообще непонятно, почему такое происходит. И как может происходить. — Она погладила свои предплечья, плечи, щеки. — Так что еще скажи спасибо, что мы такие, как есть. Да минует…

— А я слышал, что рано или поздно ученые научатся выращивать жизнь в пробирках, — перебил я. — И мы будем создавать живых существ с помощью химии, электричества и ядерной энергии.

— Тут есть одна неприятность, — говорит Мария. — А вдруг мы не сумеем вовремя остановиться?

— И наплодим монстров.

— Угу. А монстры пойдут на нас войной и победят, и все, тут нам конец.

Я посмотрел на фигурку, лежащую среди углей.

— Ты ведь про это у Трёпа и спрашивал, да?

— Угу.

Она подалась вперед, повернулась так, чтобы смотреть мне прямо в глаза.

— Это ты потому, что сам обладаешь особой силой? — спрашивает.

— Я? Очумела?

Мы замолчали. То, что пофыркивало, отодвинулось подальше. Собака, подумал я. Или еж. Мария тоже услышала. Посмотрела на меня.

— Еж, — говорю.

Она кивнула.

В белесой воде сотнями роились головастики. У многих уже отвалился хвост и росли ноги. Мария поболтала палочкой в воде, рассмеялась, когда головастики закружились, замелькали вокруг.

— А там дохлые собаки валяются, — говорит.

— Я тоже слышал. И дохлые кошки.

— И мешки с котятами и щенками.

— А головастики ими и питаются.

— И рыбы тоже. И жуки.

— Мертвечиной, — прошептала.

— Смертью.

Она стала быстрее кружить палочкой, вода вспучилась, плеснула, и прямо у нас на глазах из мутной глубины всплыла лягушка.

— Гляди! — говорит Мария.

— Это мы ее вызвали.

— Здравствуйте, госпожа лягушка, — говорит Мария. И вдруг захихикала. — Посмотри на нее. Вон какая умора. Самая обыкновенная лягушка! Даже самые обыкновенные вещи иногда выглядят очень странно, да?

Я посмотрел, как лягушка подплыла к берегу, устроилась на камне, засверкала в лучах солнца.

— Угу, — говорю. — Странно — аж жуть.

Видно было, как у лягушки надувается и опадает горло, как стучит сердце. Сидит себе совсем спокойно — такая уродливая, такая прекрасная, такая странная…

— Глядите, малыши-головастики! — говорит Мария. — Вон ваша мамочка.

И тут появился уж. Вылетел из темного переплетения трав. Схватил лягушку. Прикусил, стиснул — аж хрустнуло. Лягушка билась, брыкалась, но ничего не могла поделать. Уж начал заглатывать ее с головы. Через несколько минут все было кончено. Уж сомкнул челюсти. Лягушка превратилась во вздутие у него на теле. Некоторое время уж лежал неподвижно, потом лениво скользнул обратно, туда, откуда явился.

— Ой, — выдохнула Мария. — Ой, мамочки.

Оказалось, что мы вцепились в руки друг друга. Уставились друг другу в глаза.

— Это было… — говорю.

— Невероятно.

Мы содрогнулись. Посмотрели на темное переплетение трав, на темный окоем каменоломни, на неподвижные молчаливые изваяния в пещере.

— Пойдем, наверное, — прошептала Мария.

Мы двинулись вдоль пруда. Высоко над нашей головой облака окрасились алым. Я сощурился. Ангелы, которых можно вообразить себе там, наверху, теперь сделались темными, тонкими. Спотыкаясь, мы брели от каменоломни к выходу. Услышали какое-то ворчание за спиной. Оглянулись — ничего. Рассмеялись. Но шагу прибавили. Ворчание раздалось ближе. Казалось, кто-то расталкивает стебли травы, продирается сквозь нее, спешит. Мы еще раз рассмеялись и пустились бегом, не расцепляя рук. Подныривали под ветки боярышника. Шипы цеплялись за волосы, цеплялись за одежду. Мы выскочили через ворота на Уотермил-лейн. Снова оказавшись на людной улице, захихикали. Обернулись. За спиной — ничего.

— Вот мы с тобой глупые, — говорит Мария.

И мы поцеловались. Крепко обхватили друг дружку, прижались губами. Потом разъединились, и она фыркнула:

— Смотри.

Я обернулся и вижу: у двери дома Дурковатой Мэри стоит Стивен и разглядывает нас.

— Да уж, странный, — прошептала Мария.