Онлайн книга «Кто по тебе плачет»
|
— Сколько тебе тогда было? — Тринадцать… А недобрым я стал на все девяносто. Любую позолоту возненавидел. — Мальчик мой бедный… — отозвалась она. — Да я что. Маму жалко. Потемнела от обиды. — Не везло вам, родные мои. Она так и сказала, родные мои… — Неужели ничего светлого? — с грустью в голосе положила она вязанье на колени. — Светлым, как я потом догадался, у нее был я… Сколько лет прошло, а я все вижу во сне материнский дом. Какие бы встречи мне порой ни снились, я вдруг замечаю, что нахожусь в той комнате, единственной в доме… Этого не может быть, говорю себе прямо во сне, и ничего с этим поделать невозможно… Домишки того уже нет. Великаны стоят кирпичные. А в снах моих все он, ее дом. — Но тебе, наверное, больше везло? — Время другое, люди, возможности… Конечно, я преуспел. Но, как я понимаю, мне очень везло на друзей. Не потому что много, не бывает их много, не потому что влиятельные… Друг почти незаметен, как друг… * * * Утром наш обыкновенный журнальный столик, непонятно, как и почему вдруг удивил меня тем, что на нем ничего нет. На гладкой поверхности ничего нет… В холле стоит журнальный столик, а на нем ничего нет. На таком столе в доме отдыха лежали обычно письма. Небольшая россыпь каждый день. Все подходили к этому столику, вылавливали, кто мог, для себя конверты, в улыбке чуть поднимали губы, разбегались по углам наедине с конвертами. Я тоже подходил, но моей фамилии на конвертах никогда не было. Мой друг посверкивал большими очками, смотрел на меня чуть улыбаясь, грустно, ворошил конверты. Он уехал на две недели раньше меня. И скоро на столике начали появляться мои письма. Иногда сразу по четыре-шесть конвертов. Я с удивлением распечатывал их… В одном были всего девять слов… «Спешу тебе сказать, что я готовлюсь к Новому году». В другом письме только восемь… «Поэтому хочу тебя поздравить с Новым хорошим годом!..». В третьем: «Желаю тебе успехов и радости»… В четвертом: «Крепко жму лапу». И под лапой, как улыбка, фамилия друга… У меня много писем его, больших и маленьких, простых и деловых. Но эти особо… Потом пошли письма от знакомых, которым я не говорил, где нахожусь… — Вам опять больше всех пишут, — удивлялись мои соседки по столовой. — Конечно, — кивал я, — почему бы нет?… Однажды он приехал ко мне в больницу на глухом краю города, куда было невыносимо добираться, если тебя не везла санитарная карета. Куда шоферы такси не хотели ездить и врали, что баллон поменять пора, что сменщик умер, его хоронить некому… Гиблое место… Все же он приехал и привез мою работу, которую, мне тогда показалось, я, может быть, не успею доделать… У себя дома, в холодной квартире, он посверкивал очками, ходил из угла в угол, показывая мне старинные прялки, найденные где-то в архангельской области. А шея у него повязана шарфом… Потрогал я батареи в доме — горячие. Дует из окон… У меня дома не дует, — говорю ему, — ватой конопачу. Быстро и хорошо. Ни клеить, ни мазать. Весной выкинул вату и всё. Я тебе тоже проконопачу. Квартиры своей не узнаешь… «Ну что же, — басил он, — конопать, я согласен…». И тогда снова женись, — говорю я, — в такую хату любая придет, — самая престижная… «Не выношу престижных баб… Ни женственности, ни материнства… Ты не догадался, почему великий Андерсен так и не женился? — вдруг спрашивает он. — Всю жизнь писал сказки про женщин, а на свете нет ничего более несказочного, чем женщина. Бог, или кто-то создал женщину с единственной целью, нести миру человеческую привязанность. Так она за шмотьем избегалась. Видит привязанность не в детях, не в сердечности, а в удовольствиях и шмотье…». Не успел проконопатить ему окна. Как много я раньше не успевал. Как много я не успел. Непоправимо не успел… * * * Я помог ей надеть полушубок. Застегнул верхнюю пуговицу, легонько мягко притянув к себе, увидел совсем рядом чуть припухшие губы, измененное, невыразимо милое лицо, измененные в материнской нежности глаза. И не мог сразу отпустить от себя. Так и стоял минуту в невозможности передать, пересказать охватившее меня смятение, желание делать невероятное, невыполнимое, великое, нежное… — У меня такое предчувствие, что мы скоро вернемся туда… к нам… домой. Она еще больше приблизилась ко мне губами. Я смог уловить ее шепот. — Я во сне видела… Что-то кольнуло меня. — Поклянись мне, — сказал я, почти касаясь ее лица. — Чтобы ни случилось, он останется… Он должен быть… Ему нельзя не быть… — Разве иначе возможно? — в глазах у нее слезы. — Никогда, никогда, никогда… он твой… мой… ты любишь меня? — Милые вы мои, неповторимые… * * * Она взяла меня под руку. Мы вышли из тамбура. Я помог ей закрепить лыжи. Сегодня мы идем в ее теплицу. — Больше я тебе не разрешу копать грядки. — Я не копаю, — она улыбнулась. — Дергать, корчевать. Все равно что. — Кому же этим заниматься?… Они чахнут без рук. — У меня стало много времени. Я сам. — Тебе кажется, просто… Не могу такое забросить… Из белого и холодного мы попали в зеленое, жаркое, пряное, цветное. Надели зеленые халаты. Она стала похожа на заведующую лабораторией. Халат шел ей, делал строгой, важно занятой. — Вот мои владения. Всему нужны руки. У всех разные вкусы, настроения, желания… Тут иноземные гости, — повела она рукой вдоль кустарников, — очень капризные. Один желтеть начал, гадаю, что с ним… Вот этот венчик, по-твоему, кто? Склонилась над ершистым зеленым дикобразом в кадке, упрятанном почему-то в прозрачный пакет. — Пальма? — предположил я. — Ничего подобного. Куст, а не дерево. Куст ананаса. Вот, южное деревце, — она потрогала ветку с меленькими жесткими листьями. — Анчар? — пошутил я. — Гранат… Не подходи близко. Поливалка нежданно брызгает. Мокрый будешь. — Ну вот, и летний дождь у тебя есть. Привереды какие. — Мы трогать их не станем. Пойдем, наших навестим. Огурцы, помидоры. «Наши» стояли в ящиках на этажерках, рядами. — Вот ножницы, обрежь все боковые побеги. Только сверху оставишь по три кисточки… Посмотри, как я делаю. Она обрезала боковые ветки растения так бережно, что и ножницы у нее не щелкали. Сбросила скошенное в корзинку. — Зачем резать? Урожай меньше будет. — Пожалел… Да я им и корешки подрезала, когда сюда пересаживала… Меньше не будет. Поспеет намного раньше. — Кто тебя всему научил? |