Книга Укрощение королевы, страница 32 – Филиппа Грегори

– Лекарей уже позвали?

– Доктор Баттс и доктор Оуэн уже готовят микстуру, чтобы облегчить боль. Только в этот раз все серьезно. Я еще не видела его в таком плохом состоянии.

– Он что, ушиб ее? Или рана сама прорвалась?

Екатерина качает головой:

– Все как обычно. Он должен вскрывать рану, иначе в ней соберется яд, который потом пойдет в голову и убьет его. И часто бывает, что, когда рану вскрывают, чтобы почистить, она выглядит хуже, чем в предыдущий раз. Сейчас рана затянулась, и, когда ее вскрыли, гной стал выходить, как обычно, только на этот раз рана сильно раскраснелась. Она отекла и, кажется, стала уходить глубже в ногу. Чарльз сказал, что она проедает плоть до кости. Она причиняет королю ужасную боль, и ее ничем не унять.

Меня переполняет сочувствие, но я понимаю, что мне следует быть очень осторожной. Король, мучающийся от боли, так же опасен, как раненый бык. Его характер становится таким же ядовитым и зловещим, как и его рана.

Отойдя в сторону и уступая мне первенство при входе в распашные двери, Екатерина мягко касается моей спины.

– Идите, – тихо говорит она. – Вам удается успокоить его тогда, когда этого не может сделать никто другой.

Генрих находится в своих покоях. Когда я открываю потайную дверь и вхожу, он поднимает на меня взгляд.

– О, хвала Небесам, вот и королева! Все остальные могут замолкнуть и отойти в сторонку. Дайте мне поговорить с нею наедине.

Он окружен людьми. Я вижу Эдварда Сеймура с раскрасневшимся от гнева лицом и крайне самодовольного епископа Гардинера. Я догадываюсь, что своим появлением прервала перебранку и спор за место под солнцем, которой явно не мешало то, что доктора как раз в это время вскрывали и чистили рану на ноге короля. Неудивительно, что мой муж покраснел, как ланкастерская роза, а глаза на его искаженном гримасой лице увлажнены и крепко сжаты. Чарльз Брэндон, муж Екатерины, держится на безопасной дистанции.

– Уверен, что Ее Королевское Величество согласится, – мягко возражает епископ Гардинер, и я вижу, как Ризли кивает и делает движение, словно желает подойти поближе.

– Королева сейчас ничего не будет говорить! – рявкает Генрих. – Она просто будет рядом со мною, держать меня за руку, а свой рот – на замке, как и положено хорошей жене. А вы не будете предлагать ей другие варианты поведения. И вы сейчас же все уйдете отсюда.

Чарльз Брэндон тут же кланяется королю, затем еще раз, приложив руку к сердцу, но уже в мою сторону, кивком прощается с женой и исчезает из виду.

– Разумеется, – быстро произносит Эдвард Сеймур, потом смотрит на меня. – Я рад, что Ее Величество здесь, она всегда приносит покой и умиротворение. Его Величество не стоит беспокоить, особенно в такое время. И особенно когда дела обстоят так хорошо.

– Короля ничто не сможет успокоить до тех пор, пока все не пойдет в должном порядке, – не сдерживается епископ. – Как он может быть спокоен, когда работа его Тайного совета постоянно прерывается с появлением новых людей, которые приводят с собой других новых людей? Когда там постоянно ведутся расследования по обвинению в ереси, потому что каждый раз под ересью понимается что-то новое? Когда им позволено рассуждать и спорить без всякого надсмотра?

– Я их выведу, – говорит Томас Говард, перекрывая голоса других советников и обращаясь к королю так, словно был его единственным другом. – Господь свидетель, они никогда не заткнутся, даже когда король велит им помолчать. Так они и до смерти заболтать могут, – и Томас плотоядно усмехается. – Да рубить им головы, и вся недолга.

Король смеется и кивает в одобрение, и Томас Говард получает право действовать, чем немедленно пользуется, выводя всех из комнаты. В дверях он даже оборачивается и позволяет себе подмигнуть королю, словно говоря, что с подобными непростыми задачами может справиться только он. Когда за ними закрывается дверь, в комнате повисает неожиданное молчание. Екатерина Брэндон делает реверанс королю и отходит к окну, чтобы сесть там и смотреть на сады. Энтони Денни подходит к ней. В комнате еще около полудюжины человек, но они все ведут себя очень тихо, переговариваясь между собой или играя в карты. По меркам перенаселенного двора, мы находимся в уединении.

– Дорогой муж, вам очень больно? – спрашиваю я.

Генрих кивает.

– Они ничего не могут сделать, – шипит он яростно. – Они ничего не знают.

Доктор Баттс как раз поднимает голову посреди напряженной беседы с фармацевтом, словно чувствуя, что отвечать за неудачу придется именно ему.

– Это все старая рана? – осторожно спрашиваю я.

Король снова кивает.

– Они говорят, что ее, возможно, придется прижечь. – Он смотрит на меня так, словно я могу его спасти. – Я молю Бога о том, чтобы избежать этой процедуры.

Прижигание раны осуществляется с помощью прикладывания к ней раскаленного докрасна металла, чтобы убить заразу. Это мучительная процедура, а для раненого она тяжелее, чем клеймение вора буквой «В». Подвергать невинных людей подобному испытанию исключительно жестоко.

– Не может быть, чтобы процедура прижигания была так необходима! – требовательно допытываюсь я у доктора Баттса, но тот в ответ лишь качает головой. Он не знает.

– Если мы сможем вычистить рану и не дать ей закрыться, то король снова будет здоров, – уверяет он. – И раньше нам всегда это удавалось без прижигания. И решение все-таки прибегнуть к этой процедуре будет весьма непростым. Его сердце… – Голос лекаря дрожит и обрывается. Я догадываюсь, что он в ужасе от одной только мысли заставить огромное, пропитавшееся ядом из раны тело короля пережить такую встряску.

Я беру Генриха за руку и чувствую, как он сжимает мою.

– Я ничего не боюсь, – заявляет он.

– Знаю, – воркую я. – Вы – прирожденный храбрец.

– И это не старость, дряхлость или болезнь.

– Это же рана, полученная на турнире, правда? Много лет назад.

– Да, да, именно так. Это рана от поединка. Рана молодого человека. Я был беспечен. Бесстрашен и беспечен.

– Не сомневаюсь, что уже через месяц вы снова будете везде разъезжать, все так же бесстрашно и беспечно, – говорю я с улыбкой.

Он притягивает меня ближе к себе.

– Знаешь, я обязательно должен снова сесть на коня. Я должен вести свою армию на Францию. Я должен поправиться. Я должен встать.

– Уверена, что так и будет.

Ложь легко срывается с моего языка. На самом деле я совсем в этом не уверена. Я вижу, как сочится рана, и смрад от нее исходит хуже, чем от мертвечины. Я вижу прозрачный кувшин, в котором плавают толстые черные пиявки, стол, на котором в изобилии стоят склянки, сосуды, лежат саше с травами, а фармацевты отчаянно торопятся, смешивая лекарства. А главное – я вижу озабоченные лица двух лучших докторов королевства. Я уже ухаживала за умирающим мужем и хорошо помню, что его спальня в то время выглядела именно таким образом. Но с чем мне не доводилось сталкиваться до этого, так это с таким удушающим смрадом. Он плотен и неистощим, спутник разлагающейся плоти и смерти.