Книга Счастливчики, страница 46 – Хулио Кортасар

— Бедный Персио, — сказал Хорхе великодушно. — Просто ты в самом начале зевнул, а потом уже не мог выбраться.

— Замечательно, — сказал доктор Рестелли, стоявший рядом и следивший за партией. — Замечательная защита Нимцовича.

Хорхе глянул на него искоса, а Персио стал торопливо собирать фигуры. Издали донесся приглушенный звук гонга.

— Этот ребенок — выдающийся игрок, — сказал доктор Рестелли. — Лично я, в меру моих скромных возможностей, с большим удовольствием сразился бы с вами, сеньор Персио, когда вам будет угодно.

— С Персио держите ухо востро, — предупредил Хорхе. — Вообще-то он всегда проигрывает, но от него всего можно ожидать.

Зажав сигарету в зубах, он распахнул дверь. В первый момент он подумал, что в каюте два матроса, но силуэт в глубине оказался брезентовым плащом на вешалке. Толстобрюхий матрос отбивал ремень деревянным молотом. Синяя змея на предплечье ритмично поднималась и опускалась.

Не переставая отбивать (на кой черт этот медведь колотит по ремню?), матрос поглядел на Фелипе, который закрыл за собой дверь и тоже смотрел на него, не вынимая изо рта сигареты и рук из карманов джинсов. Некоторое время они изучающе смотрели друг на друга. Змея взметнулась в последний раз, молот глухо стукнул по ремню (он его размягчал, наверное, чтобы сделать широкий пояс — поддерживать брюхо, наверняка для этого), и змея, опустившись, замерла на краю стола.

— Привет, — сказал Фелипе. Дым от «Кэмела» попал в глаза, и Фелипе, еле успев вынуть сигарету изо рта, чихнул. На мгновение все стало мутным из-за выступивших слез. Мерзкие сигареты, когда же он научится курить, не вынимая их изо рта.

Матрос продолжал смотреть на него с полуулыбочкой на толстых губах. Похоже, его забавляло, что у Фелипе от дыма текли слезы. Потом принялся медленно сворачивать ремень; огромные лапы шевелились, как мохнатые пауки. Он сворачивал и закреплял ремень почти с женской аккуратностью.

— Hasdala, — сказал матрос.

— Привет, — отозвался Фелипе, потеряв запал, почти в пустоту. Шагнул вперед, посмотрел на лежавшие на верстаке инструменты. — Вы всегда здесь… занимаетесь этим?

— Sa, — сказал матрос, перевязывая ремень другим, потоньше. — Садись, если хочешь.

— Спасибо, — сказал Фелипе, отметив, что матрос говорит с ним на испанском, гораздо более разборчивом, чем днем. — Вы — финны? — спросил он, прощупывая почву.

— Финны? Почему это финны? Нас тут — всякой твари по паре, а финнов нету.

Свет от ярких лампочек в потолке падал на лица. Примостившись на краю скамьи, Фелипе чувствовал себя неудобно, не знал, что сказать, а матрос продолжал тщательно перевязывать ремень. Потом убрал шило и плоскогубцы с кусачками. И все поглядывал на Фелипе, а тот чувствовал, как сигарета у него в пальцах становилась все короче.

— Ты знаешь, что нельзя сюда ходить, — сказал матрос. — Ты плохо поступил, что пришел.

— А, подумаешь, — сказал Фелипе. — Может, мне захотелось спуститься сюда, поболтать немного… Там, наверху, такая скукотища.

— Может быть, но сюда ходить не должен был. Ну уж раз пришел, оставайся. Орф придет нескоро, так что никто не узнает.

— Тем лучше, — сказал Фелипе, не очень поняв, что страшного, если кто-то узнает. Почувствовав себя увереннее, он подвинул скамью так, чтобы прислониться спиною к стене; положил ногу на ногу и затянулся поглубже. Ему начинало нравиться, хотелось продолжить.

— Вообще-то я пришел, чтобы поговорить с вами, — сказал он. (Какого черта тот его «тыкает», а он ему…) — Не нравятся мне эти тайны.

— А никакой тайны и нет, — сказал матрос.

— Почему же тогда нас не пускают на корму?

— Мне дали приказ, и я его выполняю. А зачем тебе туда? Там ничего нет.

— Я хочу посмотреть, — сказал Фелипе.

— Ничего ты там не увидишь, парень. Оставайся здесь, раз пришел. Туда не пройдешь.

— Отсюда я не пройду? А в эту дверь?

— Если сунешься в эту дверь, — сказал матрос, улыбаясь, — мне придется расколоть тебе череп, как орех. А у тебя красивая голова, и мне не хочется колоть ее, как орех.

Он говорил медленно, подбирая слова. Фелипе с первой минуты знал, что такой зря говорить не будет и что лучше ему остаться там, где он есть. И в то же время ему нравилось, как ведет себя этот мужчина, его манера улыбаться в то время, как он угрожал раскроить ему череп. Он достал сигареты и протянул ему. Тот помотал головой.

— Это курево женское, — сказал он. — Покури-ка моего табачку, морского, и сам поймешь.

Часть змеи исчезла в кармане и вынырнула с черным матерчатым мешочком и книжечкой папиросной бумаги. Фелипе сделал было жест отказаться, но мужчина оторвал один листок и отдал Фелипе, а второй оторвал для себя.

— Я тебя научу, смотри. Делай как я, приглядывайся и делай как я. Смотри, насыпаешь сюда… — Мохнатые пауки ловко заплясали вокруг листка бумаги, потом матрос поднес руку ко рту, как будто играл на губной гармонике, и в пальцах у него оказалась ладная сигарета.

— Видишь, как просто. Нет, так у тебя все высыпется. Ладно, кури эту, я себе сделаю другую.

Взяв сигарету в рот и почувствовав, что она мокрая от слюны, Фелипе чуть не выплюнул ее. Матрос смотрел на него, смотрел все время и улыбался. Он принялся сворачивать свою сигарету, потом достал почерневшую зажигалку. От густого едкого дыма Фелипе задохнулся, но жестом показал, что оценил и что благодарит.

— Ты много дыму-то не глотай, — сказал матрос. — Он для тебя крепковат. Сейчас увидишь, как здорово он идет с ромом.

Из жестяного ящика под столом он достал бутылку и три оловянных стаканчика. Синяя змея наполнила два стаканчика и один подала Фелипе. Матрос сел рядом с ним, на ту же скамью, и поднял стаканчик.

— Here’s to you ^[47], парень. Сразу все не пей.

— Хм, хороший, — сказал Фелипе. — Наверняка, это антильский ром.

— А как же. Так значит, тебе нравится и мой ром, и мой табак? А как же тебя зовут, парень?

— Трехо.

— Трехо, хм. Но это же не имя, это фамилия.

— Ну конечно, это моя фамилия. А зовут Фелипе.

— Фелипе. Хорошо. А сколько тебе лет, парень?

— Восемнадцать, — соврал Фелипе, прикрывая рот стаканчиком. — А вас как зовут?

— Боб, — сказал матрос. — Можешь звать меня Боб, хотя вообще-то у меня другое имя, но оно мне не нравится.

— Все равно скажите. Я же вам сказал свое настоящее.

— Нет, тебе тоже не понравится. Представь, что меня зовут Рэдклифф или что-нибудь вроде того. Лучше Боб, парень. Here’s to you.

— Prosit, — сказал Фелипе, и они снова выпили. — Хм, а тут неплохо.