Онлайн книга «Кровавые жернова»
Холмогоров вскинул голову. Он поймал взгляд карих глаз Григория Грушина. Холмогоров, медленно опираясь о край стола, поднялся. А Григорий уже летел на него с занесенной для удара монтировкой. Пальцы разжались, и монтировка упала вначале на стол, а затем загрохотала по дощатому полу. – Ты что это? – воскликнул отец Павел, хватая за плечи водителя грузовика. – Григорий, что с тобой? Ты пьян? – Да нет же, батюшка, я трезвее трезвого. Нынче я трезв, как никогда, – и Григорий начал оседать. И если бы Холмогоров не подоспел, то наверняка священник не удержал бы тяжелого мужчину. – На диван его, – сказал Холмогоров. Матушка вскрикнула, но тарелки из рук не выронила, поставила их на буфет и кинулась в кухню за водой. – С ним что, плохо? Сейчас воды подам! – Не нужна ему вода, – громко крикнул Холмогоров, – не надо. Выйдите, отец Павел, выйдите на минуту. Сельский священник попятился назад, зацепился ногой за монтировку. Та загрохотала, катясь под буфет. – Павел, он хотел тебя ударить? – спрашивала Зинаида, заглядывая в глаза мужу. – Не знаю. Не знаю, родная, я ничего не понял. Я спиной сидел к нему. – Он прошел рядом со мной, меня оттолкнул. Я ему говорю «здравствуй, Гриша», а он ни ответа ни привета, словно не в себе. Холмогоров держал Григория за плечи: – В глаза мне смотри, в глаза! Тяжелые веки поднялись. Лицо водителя было бледным, безжизненным. – Смотри в глаза. Молчи, ничего не говори. – Голова болит.., трещит… Раскалывается. И холодно мне. Как мне холодно, ужас просто! Дайте мне одежду, я же совсем голый, совсем! – Сейчас. В глаза смотри, сейчас я тебя одену. Через четверть часа водитель грузовика сидел на крыльце, обхватив голову руками, и плакал навзрыд, как ребенок, которого незаслуженно наказали родители. Рядом стоял Холмогоров. – Ничего не понимаю, ничего! Не знаю, наваждение какое-то… Что со мной было? Скажите, вы же человек умный, книги читаете, в Москве живете. Ну скажите, пожалуйста! – Пройдет. Все скоро пройдет. Попадья вытащила из-под буфета железную монтировку, унесла на кухню, спрятала под плиту. Батюшка сидел в гостиной с маленькой потрепанной Библией в руках. Его губы шептали слова молитвы: – Боже, спаси и сохрани нас всех. И ему помоги, Господи, сирому и убогому, направь его на путь истинный, не дай ему пропасть. Попадья время от времени появлялась в проеме двери и, немного постояв, исчезала, пожимая плечами. Младший сын священника Илья на другой стороне дома, в огороде, играл с божьей коровкой. Он подставлял насекомому травинку, и божья коровка карабкалась по ней к пальцу. Затем Илья переворачивал травинку, и божья коровка, сверкнув оранжевыми крылышками с четырьмя черными пятнышками, меняла направление и вновь начинала взбираться. – Шустрая ты, божья коровка. Лети на небо, там твои детки. Ну, чего не летишь? Или тебе хорошо со мной? Лети на небо, туда, высоко-высоко. Я тебя не держу. Вот видишь, совсем не держу. Ну, давай! – пальцем Илья подталкивал божью коровку. В конце концов она раскрыла крылья, мгновение посидела, оторвалась от травинки и темной точкой полетела в небо. – Ну вот, до свидания, – мальчик помахал ладошкой, словно прощался с приятелем, уезжавшим на выходные в город. Сегодняшнее утро было радостным, Илья .проснулся совсем другим. Он, как и прежде улыбался, был ласков, нежен, всех узнавал, отзывался на любое слово. Но что с ним было, вспомнить не мог. А матушка Зинаида по совету Андрея Алексеевича Холмогорова не приставала, не докучала с расспросами. Ведь Андрей Алексеевич сказал, все образуется, только самое главное, не надо Илью обеспокоить. Время – лучший лекарь. – Илья, – позвала она младшего. Тот прибежал. – Да, мамочка. – Садись за стол. Вот булка, варенье, молоко, – попадья налила полную кружку холодного молока и подвинула ее к сыну. – Я только руки вымою. Она подала сыну чистое полотенце. Илья вы, тер лицо, глаза счастливо блестели. – Какое вкусное варенье! Мама, а как ты узнала, что я хочу булки, молока и варенья? Ну скажи, как? Ты что, мысли мои на расстоянии прочесть можешь? – Могу. – Расскажи, как ты это делаешь? Зинаида пожала плечами: – Я же твоя мать, Илья, и я чувствую, чего тебе хочется. – А чего мне еще хочется? – съев булку и перемазав губы вареньем, спросил мальчик. – Отгадай. – Наверное, еще молока? – Правильно, полчашки. – Ну, вот видишь. – А я не умею читать чужие мысли. Это, наверное, очень трудно, я, наверное, никогда не научусь? – Вырастешь – научишься. – А я вырасту? Буду долго жить? – Долго и счастливо, – сказала матушка Зинаида, гладя сына по голове. Она уже забыла о сидящем на крыльце плачущем Григории, забыла о страшном происшествии. Она радовалась, что к ней вернулся сын, что он совсем не изменился, такой же, как прежде – веселый, ласковый и словоохотливый. Больше всего Зинаида любила разговаривать с Ильей, и всегда, даже если была очень занята, старалась отвечать на все его вопросы. А вопросов у девятилетнего Ильи находилось превеликое множество. Увидит что-нибудь, услышит и мчится к матери. Заглядывает ей в глаза или, наоборот, смущенно опустит свои длинные ресницы и спрашивает: – Бог меня всегда видит? – Конечно. – Даже если я в погребе спрячусь? – Ив погребе он тебя, сынок, видит. – А он меня всегда защищает? – Всегда. – А почему он меня не поддержал, когда я упал и локоть разбил? – Это пустяки, сынок. – Мама, а чего дядя Гриша плачет? У него умер кто-то? – Нет, никто, слава Богу, не умер. – Тогда чего он так сильно ревет? – Иди в сад, погуляй. А во взрослые дела не лезь. Я тебе потом расскажу. – Когда потом? – Когда вырастешь. Тем временем Грушин немного успокоился. – Наваждение какое-то.., сам не пойму, – уже стоя на крыльце, говорил, размазывая по щекам слезы, Григорий Грушин. – Пойдем, я тебя провожу. |