Онлайн книга «Некоторые вопросы теории катастроф»
|
– Я слышала, как Эвита Перон в учительской говорила Мартине Филобек, что, по ее мнению, вердикт, якобы Ханна Шнайдер покончила с собой, – сплошная туфта, – доложила Носишка. – Перон говорит, Ханна не убивала себя, она это точно знает. Тру недоверчиво прищурилась: – А еще что? – Больше ничего. Они заметили, что я застряла около ксерокса, и замолчали. Тра со скучающим видом рассматривала свои ногти. – Надоели бесконечные разговоры про Ханну Шнайдер! Сколько можно? – Устаревшая тема, вроде углеводородов, – глубокомысленно кивнула Тру. – И потом, когда я маме рассказала, какие фильмы она нам показывала на занятиях – совершенно не из школьной программы, – мама просто взвилась. Сказала, эта Ханна явная шизофреничка… – Со сдвигом, – перевела Тру. – Ушибленная на голову. – Мама, конечно, хотела бежать жаловаться Хавермайеру, но потом передумала. Директору сейчас и так нелегко. В школу никто поступать не хочет. Носишка наморщила нос: – Все-таки интересно, почему Эва так сказала. Она какой-нибудь секрет знает. Наверняка! Тра вздохнула: – Например, что Шнайдер ждала ребенка от мистера Флетчера… – Тра сурово уставилась на ничего не подозревающего лысого учителя и тут же хихикнула. – Это был бы первый в мире живой кроссворд! – Если бы родился мальчик, его бы назвали Воскресный Выпуск Таймс [444], – подхватила Тру. Двойняшки покатились со смеху и победно шлепнули друг друга по ладони. После уроков я заняла наблюдательную позицию около корпуса Элтон и, чуть подождав, увидела, как она идет к преподавательской автостоянке (см. «Покидая Мадрид. 15 июня 1947» в кн. «Эва Дуарте Перон», Ист, 1963, стр. 334). На ней было короткое фиолетовое платье, туфли-лодочки в тон и плотные белые колготки, в руках – здоровенная стопка папок. На талии завязана бежевая кофта, вот-вот свалится – один рукав волочится по земле, словно заложник, которого утаскивают преступники. Я заставила себя пойти за ней, хоть и страшновато было («Дожимай их!» – говорил частный сыщик Рывок Макфаддс своему напарнику в книге «Чикагские похороны» [Балк, 1948]). – Миз Брюстер! Она была из того типа людей, которые, услышав, как их окликнули по имени, шагают дальше, не оглядываясь, как будто едут на движущейся дорожке в аэропорту. – Миз Брюстер! Я догнала ее уже около машины – белой «хонды-цивик». – Можно вас на минуточку? Она сгрузила папки на заднее сиденье, захлопнула заднюю дверцу и открыла переднюю. – Я в тренажерный зал опаздываю. – Да это ненадолго совсем. Я… Я хочу загладить свою вину… Голубые глаза уставились на меня (точно так же Эвита смотрела на полковника Хуана, когда он заодно с другими заплывшими жиром аргентинскими бюрократами без энтузиазма отнесся к ее великой идее совместных выборов Перон-Перон в 1951 году). – Разве не мне уж скорее заглаживать надо? – Не важно. Помогите мне, пожалуйста! Она посмотрела на часы: – Сейчас не могу, мне нужно на занятие… – Если вы насчет папы беспокоитесь, то он тут ни при чем. – А кто при чем? – Ханна Шнайдер. Эвита вздрогнула – видимо, эта тема была ей еще неприятнее – и так рванула дверцу машины, что стукнула меня по руке. – Незачем тебе об этом думать. Она влезла на водительское место – фиолетовое платье обтянуло ноги, как тесное кольцо для салфеток. Эвита вытащила ключи (с брелоком в виде розовой кроличьей лапки) и резким движением воткнула ключ в замок зажигания, будто ножом пырнула. – Если хочешь, приходи завтра, я с утра здесь буду, а сейчас мне пора. Она ухватилась за ручку дверцы, но я не сдвинулась с места. Дверца уткнулась в мои коленки. – Ну? – сказала Эвита. Я не отступила («Пусть свидетель хоть рожает, допрашивай на месте, – поучал сыщик Фрэнк Уотерс из полиции Майами своего неопытного напарника Мелвина в книге „Неприятности с подковыркой“ [Браун, 1968]. – Никаких отговорок, никаких отсрочек. Не давай им времени на раздумья. Захвати свидетеля врасплох – и он тебе родную мать сдаст с потрохами»). – Господи боже, да что с тобой? – Эвита в раздражении выпустила ручку. – Что ты так смотришь? Ну умер кто-то, это еще не конец света. Тебе шестнадцать! Вот будут у тебя трое детей и диабет, мужик бросил, дом заложен, тогда поговорим. А ты за деревьями не видишь леса. Если так уж надо, завтра приходи. Она включила обаяние: улыбнулась и в голос подпустила завитушек, гладеньких и миленьких, словно бантик на коробке с подарком. – Вы уничтожили мою единственную память о маме, – сказала я. – И не можете уделить мне пять минут? Я разглядывала свои туфли с самым несчастным видом. Эвита умеет быть доброй только к обездоленным, все остальные для нее – мерзкие олигархи, не заслуживающие ничего, кроме тюрьмы и пыток. Она ответила не сразу. Сперва поерзала, так что сиденье скрипнуло, разгладила платье на коленях. – Знаешь, я пошла в «Эль Рио» с подругами… – тихо проговорила Эва Брюстер. – Выпила пару-тройку «камикадзе» [445], и вдруг мысли о твоем отце одолели. Я не хотела… – Я понимаю. Так что вам известно о Ханне Шнайдер? Эва скривилась: – Ничего. – Но вы не думаете, что она совершила самоубийство. – Я такого не говорила! Понятия не имею, что там произошло. А ты странная девочка… Твой папа знает, что ты бегаешь повсюду, людей стращаешь? Вопросы всякие задаешь? Я промолчала. Эвита еще раз взглянула на часы, что-то пробурчала о тренажерном зале (почему-то я догадывалась, что никаких занятий у нее не назначено, да и ладно, меня другое интересовало). Эва рывком открыла бардачок, вытащила пакетик антитабачной жвачки «Никоретте», забросила две штучки в рот, высунула из машины сперва левую, потом правую ногу, положила одну на другую, будто усаживаясь за барную стойку в «Эль Рио». Ноги у нее были – словно гигантские палочки-леденцы, только без красных полосок. – Мне известно то же, что и тебе. То есть почти ничего. Единственное – не в ее это стиле. Убить себя, тем более повеситься… Я бы еще поняла, отравиться таблетками… И то под большим вопросом. |