Книга Дело принципа, страница 143 – Денис Драгунский

– Странная и печальная история. Когда-то Штефанбург был богатым венгерским городом. Он назывался немножко по-другому.

– Знаю, Домбальфельд, – сказала я.

– Нет! Это потом. А раньше он был то ли Иштванвар, то ли Иштванхедь, но смысл тот же – замок Стефана. Маленькая копия Будапешта. Да не такая уж и маленькая. Потом с севера пришли германцы, а с юга славяне. Они пришли туда не войной, а как-то просочились постепенно. Одна семья, другая, десятая, Дом, другой, десятый. Одна лавочка, другая. Один цех. Улица, квартал, район. Ну, и так далее. И венгров становилось все меньше и меньше. А в… я забыл точную дату, кажется в третьей четверти восемнадцатого века, произошла страшная история, которую называют «штефанбургский размен». Не слышали? – Я помотала головой. – Неудивительно. Об этом все молчат. Об этом было запрещено говорить. В общем, славяне и германцы, заключив союз, завоевали большинство в городском магистрате и постановили выселить венгров. Девять из десяти, вы понимаете? Децимация своего рода.

– Децимация – это когда казнят каждого десятого, – поправила я.

– Да, да, конечно, – сказал Петер. – То есть еще хуже, чем децимация! Не каждого десятого, а именно что девять из десяти. Это решение было принято рано утром, объявлено в полдень, а исполнено поздним вечером того же дня. Людей выкидывали из домов прямо на улицу и занимали их жилища. Взять с собой разрешалось только самую малость: пару белья, кружку-ложку и десяток крон. Поэтому в квартирах осталось все – мебель и даже картины на стенах. В том числе очень дорогие. Штефанбург был очень богатым городом. Наверное, новые хозяева все же чувствовали, что тут что-то не так. Поэтому в старых домах мебель стояла на старых местах, и картины тоже висели, вот как остались. А если люди переезжали на новую квартиру, они все расставляли и развешивали по-старому. Какое-то странное лицемерие… Захватить чужой дом, но беречь его обстановку.

– Просто жадность, – сказала я. – Практичность. Висят картины, стоит хорошая мебель, и пусть себе. Как говорят в народе, покойники не кусаются. Народ ведь практичен до цинизма.

– Наверное, – кивнул Петер. – Все было очень четко организовано. На улицах стояли подводы. Людей грузили на эти телеги и увозили прочь – вернее, даже не увозили, а разрешали уехать, куда-то туда, – он помахал рукой, – ближе к Будапешту, в родные, так сказать, края… Ужасающая жестокость, правда?

– Правда, – сказала я.

– Особенно ужасно, что люди это воспринимали как нечто совершенно естественное. И захватчики чужих домов, и жертвы. Не было ни торжества победителей, ни сопротивления, ни даже какого-то особенного плача.

– Понятно, – сказала я. – Сегодня ты, а завтра я. Как в русской опере.

– Я вижу, вас это не удивляет, – сказал Петер с некоторой неприязнью.

– От моего удивления ничего не изменится, – возразила я. – И вообще, наверное, здесь какая-то историческая закономерность. Племена сражаются, как животные. Никакой морали, простая борьба за существование. Каждая раса карабкается наверх по чужим головам. Я, например, убеждена, да и моя учительница говорила, что две великие расы – славянская и германская – в будущем веке будут играть главную роль во всем мире. Я горжусь, что во мне смешались эти две крови. Вы же славянин, Петер, и вы должны быть на стороне славян. Вы же серб.

– Не совсем, – сказал он. – Точнее говоря, совсем нет. Помните, я вам говорил, что у моих родителей маленькое имение в горах, что я, в общем…

– Мелкопоместный дворянин? Или вообще хуторянин?

– Да. То есть нет. Я говорил это – но я солгал, простите. Я не немец, не славянин, не венгр и не румын…

– Неужто еврей?

– Будто кроме евреев нет гонимых народов? – возмутился Петер. – Хотя про мой народ вы, конечно, не знаете. Когда-то, сравнительно еще недавно, может быть, всего полсотни лет назад, где-то в нашей империи – наверное, на окраине – жил маленький народ кувзары. Даже не народ, а вроде племени. Маленькое племя размером в деревню. Их вырезали по капризу помещика. Всех. А деревню сожгли. Но случилось так, что уцелело двое пятилетних детей: мальчик и девочка. Они видели весь этот ужас, и рассказали мне. Они ничего не помнили, даже названия деревни не знали, а тем более где она и как фамилия барина. Только слово «кувзары».

– Понятно, – сказала я. – Ваши папа и мама. Они живы?

– Нет, – сказал он. – Они скончались не так давно. Сначала папа, мама потом. Я у них поздний ребенок.

– У вас есть братья и сестры? – спросила я.

– Нет, – сказал он. – Я единственный сын. Единственный кувзар на свете.

– Грустная история, – сказала я. – Ну и что дальше?

– Дальше – университет, адвокатура, тюрьма и виселица.

– Ох! – сказала я. – Что вы такое говорите?

Хотя я всё поняла.

Но он не понял, что я всё поняла, и объяснил:

– Потому что я непременно наведу справки и узнаю, кто убил всю мою родню. Я их разыщу. Конечно, этот помещик давно умер. Но я найду его детей и внуков, даже правнуков… Пусть меня потом повесят.

– Вы убьете всех? Включая маленьких детей?

– Они ведь убили всех нас. Включая маленьких детей.

– Но маленькие дети не убивали!

– Наши маленькие дети тоже не поджигали конюшню этого помещика.

– Грустная история, – повторила я. – То есть вы хотите исполнить завет ваших родителей, да?

– Да, – сказал он.

– Но они, наверное, ничего такого вам не завещали. Не призывали отомстить, убить тех детей и внуков.

– Да, – сказал он. – В смысле – нет, не призывали, не завещали. Но…

– Но вы просто чувствуете, что так надо? – подсказала я. – Да?

– Да. Сердцем чувствую.

– Это дурно, дорогой Петер. Злое у вас сердце. Мстить – это приумножать зло. Но вы знаете, я вас понимаю. Не получается жить по божественным прописям. Я вас очень хорошо понимаю.

– Какая вы умная и все-таки добрая, – вздохнул он и протянул мне руку.

Я пожала его пальцы и даже чуть погладила их, и он улыбнулся.

– Я вас понимаю, – повторила я и вздохнула. – Вы знаете, Петер, был один человек, которого я на самом-то деле любила сильнее всего. Это был мой дедушка. Он давно умер, но я его прекрасно помню. У него было серебряное лицо. То есть коротко стриженная борода, но во все щеки. И мне, когда я была маленькая, так виделось – серебряное лицо дедушки. И мне почему-то кажется… Ах, Петер, ну зачем я вам буду говорить, что мне кажется? Странные мысли в голову лезут. Мне на день рождения надарили кучу подарков. Мне тридцатого мая исполнилось шестнадцать.

– О, – сказал Петер, – поздравляю! Я не знал.

– Вам господин Фишер не сказал?

– Да пошел он к черту, этот Фишер! – Петер махнул рукой. – Я честное слово не знал! Если бы я знал, я бы вам что-нибудь подарил. Давайте я сейчас сбегаю в гастхаус за вином. Разбужу хозяина. Вам уже шестнадцать, вы имеете полное право выпить вина вдвоем с молодым человеком!