Книга Панихида по создателю. Остановите печать! (сборник), страница 85 – Майкл Иннес

В пику ему Буссеншут тут же потянулся за графином.

– Вы не читаете беллетристики, Бентон? А зря. Некоторые прозаики, пишущие на провинциальных диалектах, могли бы представить для вас немалый интерес. Могу рекомендовать…

Чтобы в корне пресечь набившую оскомину пикировку, Уинтер сказал, повысив голос:

– Об этом Пауке опубликовано достаточно много романов…

– Тридцать семь, – внезапно перебил Маммери тоном знатока вопроса.

Обращался он при этом к потолку, но говорил так громко, что реплику услышали даже сидевшие за большим столом и повернули к нему головы.

– Всего о Пауке написано тридцать семь книг, причем он в них выступает в диаметрально противоположных ролях. Сначала был неуловимым и жестоким преступником, главарем вооруженных бандитов, а с некоторых пор превратился в своего рода частного сыщика.

– Преступник? Главарь гангстеров? А теперь сыщик? – Бентон произносил эти слова с таким видимым затруднением, словно они были сложными техническими терминами, совершенно ему прежде не знакомыми. Пробелом в его обширных познаниях.

– Подлинным шедевром Элиота, – задумчиво произнес Буссеншут, – стал, несомненно, роман «Паук наносит ответный удар». С тех пор не появилось ничего, что могло бы сравниться с ним по увлекательности сюжета.

– А теперь, – продолжил Уинтер, начавший получать удовольствие от сенсационной истории, узнанной от Тимми, – Паук ожил. И ограбил миссис Бердвайр.

От малого стола снова донесся судорожный вздох. Это значило, что для Маммери тема представляла более чем значительный интерес. Как и для Буссеншута.

– Паук ожил?! – воскликнул он. – В этом заключен глубочайший философский смысл. Бентон, мой дражайший собрат по науке, скажите: ваше литературное невежество распространяется и на Франкенштейна?

Бентон, в момент безотчетной агрессивности приравнявший чтение к алкоголизму, попал в затруднительное положение.

– Ректор, – ответил он, – давайте позволим Уинтеру поведать нам свою историю до конца, каким бы он ни оказался. А что касается Франкенштейна, то имя мне представляется знакомым. Это не он проводил раскопки гробниц Седьмой династии?

Буссеншут важно покачал головой.

– Речь идет о совершенно другом Франкенштейне, Бентон. Абсолютно другом. Франкенштейн, о котором мы говорим, изучал в Женеве натурфилософию.

– И постиг секрет, – подхватил Уинтер, которому порой нравилось вместе с Буссеншутом дразнить Бентона, – как вселить жизнь в мертвую материю. Из костей, собранных по склепам на кладбищах, он соорудил подобие человеческого существа, а потом оживил его!

– Причем существа сверхъестественных размеров, наделенного невероятной силой. – Буссеншут неожиданно постучал пальцем по винному пятну на груди Бентона. – Но настолько отвратительной наружности, что оно внушало страх и отвращение всем, кто его видел. – И посмотрел на Бентона в упор. – А голос его звучал просто отталкивающе.

– Ну, знаете, – заерзал на стуле Бентон, – не стоило бы опять…

– Одинокое и глубоко несчастное, – продолжил Уинтер, – это существо возненавидело своего создателя. Оно убило брата Франкенштейна и его невесту.

– А потом и самого Франкенштейна, – подвел итог Буссеншут. – К тому же никто не знает: быть может, монстр до сих пор шатается где-то по белу свету. Но хотелось бы услышать дальше вашу историю, Уинтер.

– Как я уже сказал, – снова взял слово Уинтер, – Паук ограбил дом миссис Бердвайр. А еще, – он сделал театральную паузу, – Пауку все известно.

Простое повторение слов Тимми стало кульминационным моментом вечера. Бентон вскочил на ноги и с хриплым криком бросился вон из комнаты.

Буссеншут потянулся за сигаретой и жестом показал официанту, что перед ним можно поставить чашку с кофе.

– Все это, – произнес он, наслаждаясь каждым звуком своего голоса, – самое интересное, что произошло за долгие годы. Какие непостижимые связи образуются порой между разрозненными, казалось бы, вещами! – Он бросил полный лукавства взгляд на возвышавшегося над ним доктора Гропера. – Мы часто спорим, дорогой Уинтер, о странных ассоциациях между идеями. Но насколько же более значительной и таинственной оказывается скрытая связь фактов. Реакция Бентона на ограбление, о котором вы случайно упомянули, поистине достойна пера самого мистер Элиота. А теперь поделитесь со мной – а тем самым и с Маммери – подробностями превращения Паука в реального человека.

И Уинтер в деталях повторил рассказ Тимми Элиота.

Уже под утро он снова воспроизвел его в памяти со всеми искажениями, домыслами и логическими натяжками, свойственными сну. Он вновь очутился в преподавательской гостиной, но только пол в ней почему-то оказался жидким и перекатывался под ногами подобно студеным морским волнам. Присутствовали Буссеншут, Маммери и Бентон, но была и какая-то смутная четвертая фигура – должно быть, отец Тимми Элиота. И его задача заключалась в том, чтобы свести эту четверку вместе за столом, поверх которого пристроился еще более смутный силуэт. В нем, тем не менее, без труда угадывался Джаспер Шун, знаменитый коллекционер и оружейный магнат, державший в руке афинский папирус. Стол плавал то в одном месте, то в другом, но при этом, словно подчиняясь недавно открытым физическим законам, не оказывался в одной и той же точке пространства. Как не хотели сходиться вместе и люди, хотя именно это от них и требовалось. А над камином доминировал портрет доктора Гропера, изображенного в виде огромного мохнатого паука, одна из лап которого в гротескном изломе опиралась на кипу из тридцати семи книг. И Уинтер понимал, что его собственные усилия, в сущности, сводились к созданию тридцать восьмого романа, вот только его части не желали соединяться, а расползались по четырем отдаленным углам сознания.

А затем доктор Гропер, так и не дождавшись воцарения милых его сердцу порядка и математической последовательности во всем, ударил лапой; книги начали стремительно расти в размерах, словно молниеносно приближавшиеся к тебе снаряды, и разлетелись в стороны. Потом не осталось ничего, кроме самого Уинтера, плававшего в холодном море, волнение на поверхности которого полностью улеглось. И его мозг – тоже холодный и спокойный, отстранившийся от наносных фантазий – поддерживала в рабочем состоянии лишь одна интеллектуальная проблема, отчего создавалось впечатление, будто он вовсе не спит.

Откуда мог шутник, развлекавшийся за счет мистера Элиота, знать о литературных замыслах, которые были похоронены, так и не покинув сознания автора?

Ответ мгновенно сформировался сам собой, но сразу же оказался заглушен бормотанием и болтовней. Все говорили разом. С кем-то оживленно беседовал Тимми. Ученые разговаривали в типичной для себя манере, то есть как люди, которым в жизни остается лишь разговор ради самого разговора. На какое-то время он вновь оказался в стенах преподавательской гостиной, заполненной голосами так, словно целью собравшихся было переговорить друг друга. Марафон болтливости. Причем доктор Гропер (снова в обличье, приданном ему Реборном) благосклонно взирал на происходившее. Уинтер постарался вновь заставить рассудок работать, но его сознанием уже прочно владел сон. Его ум превратился в мозг творца, в мозг творца романов. А сам он стал Пауком. Но одновременно ассоциировал себя с теми людьми, для которых Паук ткал паутину. Это напоминало средневековые проповеди, где человеку могла одновременно отводиться роль и пирующего, и поедаемого другими в момент последней и самой великой трапезы Судного дня.