Книга Бумажный занавес, стеклянная корона, страница 67 – Елена Михалкова

– Почему это не могу? – возразил уязвленный Сергей.

– Потому что у тебя крайне ограниченная фантазия. Это комплимент. Именно отсутствие фантазии делает тебя превосходным сыщиком. Потому что выдумывать ты не способен и должен слушать, что тебе говорят факты. А факты всегда говорят правду.

Бабкин фыркнул.

– По этой логике ты должен быть позорищем нашей профессии.

– Я гений, – пожал плечами Макар. – Гении всегда признаются исключением из правила. Так вот, про наших подозреваемых. Они обитают в другой среде. А поскольку человек есть продукт среды, он вынужден к ней приспосабливаться. Представь, что ты всю жизнь стоишь под лучом прожектора.

Сергей добросовестно попытался представить, но не смог. Что значит «всю жизнь»? Да шарахнуть булыжником – и нет прожектора.

– Все гости Грегоровича, включая его самого, являются постоянными объектами внимания, – продолжал Макар. – Когда на тебя в каждый момент времени нацелены чужие взгляды, ты должен научиться защищать себя от их излучения. Есть два способа. Либо нарастить непроницаемую броню: слой за слоем, напластования скорлупы из лжи и притворства. Тук-тук-тук! Где под ней настоящий человек? Неизвестно. Так поступает, например, Бантышев.

Либо можно пойти иным путем и стать совсем прозрачным. Проницаемым настолько, чтобы чужие рентгеновские взгляды не наталкивались на препятствие. Вот я, весь на виду, словно медуза в луче: студенистое тело, пульсирующие щупальца. Никто не заберется в твои нежные внутренности и не вывернет тебя наизнанку, если ты сам уже сотворил такое с собой. Тактика опережения, Серега. «Лучше я сделаю это сам, чем со мной так поступит кто-то другой против моей воли». Поэтому на Кармелиту нет компромата. Она сама себе лучший компромат.

– А ребенок?

– Да, ребенок в этой истории все усложняет. Кстати, мы Бантышева о нем спрашивали? Я уже забыл.

– Спрашивали. Толку-то.

Если Виктор что-то и знал, он молчал. Улыбался, был очень любезен, но не сообщал ничего сверх того, что сыщикам и так было известно. У Бабкина возникло ощущение, что перед ними матрешка: гладкая, расписная, лакированная. Вскрываешь ее, а внутри другая. Точно такая же. И еще одна. И еще. Крепкую скорлупу нарастил себе Бантышев, качественную.

Сергей покрутил головой и услышал, как в шее что-то хрустнуло.

– У Джоника, похоже, был штатный осведомитель на окладе. А мы тут как прыщи на заднице. Всех раздражаем, никому не милы.

– Медведкиной ты очень даже мил.

Сергей сдержал вздох.

– Ладно, давай еще раз пройдемся по мотивам, – сжалился Илюшин. – Кармелиту Баширов смертельно задел упоминанием ее мальчика. Сколько ему, кстати? Или этого мы тоже не знаем?

Бабкин порылся в записях.

– Около семи-восьми лет. Но ни диагноза, ни предположений об отцовстве – ничего.

Макар почесал переносицу.

– И мальчик – единственное уязвимое место Кармелиты, судя по тому, каким молчанием окружена эта тема. Но, по сути, Джоник не сообщил ничего нового. Грегорович знал о ее сыне, и Медведкина. Не говоря уже о Кутикове, которому по должности положено все обо всех знать.

Сергей вспомнил окаменевшее лицо Кармелиты.

– Нового, может, и не сказал. Но удар нанес жестокий. А она у нас женщина эмоционально раскованная…

– Эмоционально раскованная сразу бы придушила.

– Не забывай, ей мешал Жора. И я. Даже Кармелитиной ярости не хватило бы на нас обоих.

– И еще у нас лисья лапка исчезла, – напомнил Илюшин. – Валялась себе рядом с трупом, а между появлением Медведкиной и полиции пропала. Причем больше всего интересует меня не то, как она там оказалась. А то, каким образом испарилась. Ладно, поехали дальше. Кто еще получил от Джоника по первое число?

– Бантышев, Грегорович, Вороные, Олеся Гагарина, Медведкина, – перечислил Сергей. – Бантышеву Джоник напомнил о Кузбассе. Грегоровича попрекнул этой, как ей… перекупленной ротацией и конкурентом, которого обошли на повороте. Медведкину фактически обвинил в проституции, Гагарину… э-э-э… в том, что она подсыпает мужу какую-то отраву. Полный бред!

– А Вороные?

Бабкин внутренне поморщился.

– Никита якобы имел отношения с главой «Общего радио» Кацманом.

– Это чем-нибудь подтверждается?

– Нет. Вообще ничем. Больше тебе скажу: насчет Вороного эта тема выглядит бездарно притянутой за уши. Он у нас… как это… гетеросексуал, в общем.

Макар встал и принялся лавировать между креслами и столом.

– Ну, замельтешил, – недовольно сказал Сергей.

– Не мешай. Я думаю.

Он взъерошил и без того лохматые волосы и обернулся к Бабкину:

– Значит, без своей порции грязи остались только Решетников и Катунцева?

Сергей кивнул.

– Строго говоря, если учитывать всех присутствующих, еще и я Жора. Но нам влетело потом. Без свидетелей.

Макар по-прежнему мерил шагами небольшую комнату, и выражение его лица Бабкину категорически не нравилось. Вдохновенное лицо было у Илюшина. А чем вдохновляться, когда они по-прежнему топчутся на месте, и даже будь у них двадцать безукоризненных мотивов, это ни на шаг не приблизит их к изобличению убийцы.

Ну, прижмут они к стенке, допустим, прекрасную Медведкину. Так, мол, и так, дорогая, только у тебя была возможность убить Джоника и серьезный мотив. Вот показания свидетелей, вот данные разведки.

И что? Балерина расхохочется им в лицо. Посоветует отмыть карму, почистить чакры и не оскорблять ее, такую нежную и хрупкую, беспочвенными подозрениями. Потом сделает ручкой вот такой жест и великодушно добавит, что она все им прощает, бесчувственным мерзавцам.

Увлекшись, Бабкин сделал ручкой «вот такой» жест и спохватился, поймав на себе взгляд Макара.

– Ты чего размахался?

– Клешня затекла, – пробормотал Бабкин, встал и демонстративно потянулся влево-вправо.

На столе зажужжал телефон.

Илюшин протянул ладонь очень быстро, но все равно не успел. Сергей уже говорил в трубку: «Да, слушаю. Что именно?»

Собеседник начал отвечать. Брови Бабкина поползли вверх. Макар следил с неотступным интересом, как меняется выражение лица его напарника, и уже хотел потребовать переключения на громкую связь, но тут Сергей коротко сказал: «Понял. Спасибо», – и нажал отбой.

– Не томи! – потребовал Макар. – Выкладывай.

– Минус один подозреваемый.

– Кто?

– Кармелита.

– Почему?!

Сергей в двух словах объяснил почему. А следом собирался высказать Илюшину все, что накипело на душе, но тут дверь без стука распахнулась, и в комнату ввалился Грегорович, красный как рак, а за ним камердинер.