Онлайн книга «Бумажный занавес, стеклянная корона»
|
– Взяла инвалида из детдома! – ошеломленно повторил Богдан. – Святая Магдалена! Кеша, ты слышал?! А я-то всю жизнь называл ее эгоистичной сукой… Грегорович внезапно прослезился. Всхлипнул и вытер слезы рукавом, не стыдясь. Полез в карман, вытянул огромный платок и шумно высморкался в него. – Расчувствовался, – прогнусавил он и обернулся к камердинеру. – Давай, издевайся надо мной, упырь! – Не над чем, Богдан Атанасович, – без тени улыбки ответил тот. – Вероника Аркадьевна совершила добрый поступок. То, что она о нем никому ни словом не обмолвилась, делает ей честь. – Выходит, самый серьезный мотив и впрямь у Бантышева, – вслух подумал Сергей. Все обернулись к нему. Словно на время забыли о его существовании, а теперь он сам о себе напомнил. Бабкин обвел взглядом присутствующих и задал вопрос, который давно вертелся у него на языке: – И что вы теперь будете с этим делать? – А ничего! – легкомысленно ответил Богдан. – Я хотел понять, что за сволочь мне подгадила, и я это понял. С остальным пусть следователь разбирается. А ваша работа закончена. – Даже не хотите, чтобы мы с Бантышевым поговорили? – удивился Сергей. – А о чем с ним разговаривать? Пусть лучше думает, что никто не догадывается. Развлекается со своей… как ее там… поклонницей. По лицу камердинера скользнула едва уловимая раздраженная гримаса. – Ася ее зовут, – вполголоса сказал он. – Бантышев с ней развлекаться никак не может. Они по разным комнатам сидят. Грегорович пожал плечами: – Ну и что? Она дурочка влюбленная! Классическая картина: то бледнеем, то краснеем, то языком не ворочаем от стеснения. И крылышками – бяк-бяк-бяк! Уж сколько я таких насмотрелся! Мошкара! – О! Мошкара! Кутиков щелкнул пальцами, что-то вспомнив. – Я отлучусь на минутку. – Куда это ты собрался? – недовольно осведомился Грегорович. – Бросаешь нас в ответственный момент! – Ради вашей же гостьи, Богдан Атанасович. – Катунцевой? – спросил вслед Макар. – Именно. Комары ее покусали, бедняжку. Кутиков пошел к выходу. Илюшин, нахмурившись, смотрел ему вслед. Что-то не давало ему покоя. Когда ладонь камердинера уже легла на ручку двери, он понял, что именно. – Когда это ее успели покусать? А главное, где? Кеша недоуменно обернулся. – На улицу она не выходила, – вспомнил Макар. – А комнаты в доме опрысканы каким-то бронебойным ядом. Иннокентий переступил с ноги на ногу. – А ведь мне эта мысль тоже в голову пришла, – задумчиво сказал он. – Волдыри у нее неподдельные. И руки искусаны, и ноги. Но, возможно, это запоздалая реакция на… Что с вами, Макар Андреевич? Илюшин поменялся в лице. – То бледнеем, – медленно повторил он. – То краснеем… Напомни-ка мне, Серега, какие обвинения предъявил Джоник Бантышеву? – Про Кузбасса же, – недоуменно отозвался Сергей. – Нет-нет, там еще что-то было! Бабкин задумался. Было, безусловно, было, теперь он и сам об этом вспомнил. Но что именно ляпнул Баширов в пылу ярости, вылетело из головы. Ничего, где-то это должно быть записано… Он полез в свой блокнот, но его опередил Грегорович. – Поклонница! – неожиданно сказал он – Бантышев после новогоднего концерта с поклонницей развлекся. И та в петлю полезла. Я вспомнил! Еще удивился, потому что глупость же полнейшая! Какие Витьке развлечения с поклонницами? Он не по этой части. Макар выбил пальцами по столешнице замысловатый ритм. Он о чем-то напряженно думал. Бабкин, хорошо знавший друга, понимал, что тот сейчас сопоставляет разрозненные обрывки фактов, прикладывает их друг к другу, как мальчик Кай, пытающийся сложить из льдинок заветное слово. Некоторое время все в завороженном молчании наблюдали за четким и быстрым движением пальцев на столе. – Что вас смущает, Макар Андреевич? – решился, наконец, камердинер. Илюшин вскинул на него ясные серые глаза. Взгляд был устремлен на Кутикова, но одновременно в глубь себя. – Я вас попрошу кое-что проверить, – деловито сказал он, словно бы не слыша вопроса. – Это не займет у вас много времени. 2 К одиннадцати часам из-за леса выбралась черная туча и поползла по небу, угрожающе раздуваясь на ходу. Всего полчаса спустя она зависла над домом Богдана Грегоровича. Туча напоминала гигантский мусорный пакет. Казалось, из нее должен пролиться не дождь, а разнообразный хлам. Ветер, наконец, распутал складки шторы и, рассерженный донельзя, пронесся по дому, скандально хлопая дверями и форточками. Но распахнутых дверей было мало, а форточек и того меньше. Разозленный ветер налетел с размаху на ближайший стол и опрокинул высокий бокал. Красная лужа разлилась по лаковой столешнице. Анжела схватила первую попавшуюся тряпку и промокнула вино. Господи, да что ж такое! Даже напиться спокойно не дадут! Руки у нее дрожали. В красной луже Анжела увидела зловещее предзнаменование. К этому моменту две трети бутылки кьянти уже были опустошены. Еды в комнате, конечно же, не нашлось, а обращаться к камердинеру Анжела не собиралась. Она убила бы их всех, если бы могла, всех! И Грегоровича, и его подлого Кешу, и блондинистую юную сучонку, и жирную дрянь Гагарину, которая давно уже не была жирной, и Джоника! Ах да, Джоник ведь уже убит… Кто-то ее опередил. При этой мысли Анжела начала смеяться. Кто-то ее опередил. Вот уж истинная правда. Все ее опередили. – Уплывает мой белый пароход! – пропела она. – Гуд бай, Америка, оу-у! И помахала рукой. Вон она, ее Америка. Похрапывает на кровати. Одна нога в синем толстом носке торчит из-под одеяла. Он всегда спит в носках, как простуженный ребенок. Давным-давно Анжела загадала себе: любовь пройдет, когда ее начнет раздражать его привычка. Ну в самом деле, что за идиотизм: взрослый мужчина, а спит в носках! Фу! Воняет же. И ступни потеют. Но сколько лет прошло, а Анжела до сих пор не испытывает ничего, кроме умиления. Самой от себя тошно. И ничего не поделаешь. Она всхлипнула и налила еще вина. «У-у-у-у! Пьянь!» – осуждающе провыл ветер за окном. «А что мне остается? – горестно вопросила Анжела. Тоска не желала униматься. Страх почти прошел, потому что после найденного на подоконнике волоса бояться было нечего. Все уже случилось, а она проворонила, проглядела, упустила свое счастье. У всех разные отношения со счастьем. Кто-то осторожно несет в ладонях, боясь разлить. Другие безрассудно расплескивают его вокруг, не глядя, куда попадет. Анжела своему была сторожем. Всю жизнь оглядывалась, вздрагивала, отгоняла всяких сволочей, которые только и ждали момента, чтобы покуситься и отхлебнуть. И вот – не уберегла. |