Книга Дети в лесу, страница 25 – Беатриче Мазини

Том помедлил. Прикусил губу. Опустил глаза. Вздохнул.

— Да, я помню, — наконец произнес он. — Я помню.

Все с изумлением уставились на него. Он никогда этого не говорил.

— А я вот ничего не помню… — воскликнул Гранах, лупя себя кулаком по голове. — В этой уродливой голове ничего нет.

Лу медленно подняла на него глаза, и он замер, словно загипнотизированный ее взглядом. Руки повисли, как плети.

— Ты не виноват. Это Лекарство… Ты помнишь Лекарство?

Кивнули все. Дети хорошо помнили горьковатый вкус таблеток, которые растворялись во рту, ощущение усталости, потом тяжелый сон — избавление от боли, наполнявшей день.

— Его давали, чтобы мы ничего не помнили. Но потом к нему привыкаешь, через какое-то время, — голос Лу был печален. — Я никогда его не принимала, — с гордостью добавила она.

— Но Вылупкам нечего помнить… А Лекарство давали всем, — заметил Том.

— Остатки, Вылупки… Им нет разницы, мы для них все равны. Все одинаковые. И они держат нас там, пока мы не сгнием или не решим сбежать, — отозвалась Лу.

— А я думал, за тобой пришли, — сказал Том. — Так говорили. Говорили, что девочка с лунными волосами ушла, потому что ее нашли родители. Ты была надеждой для всех нас, Лу. Для всех Остатков.

Лу горько засмеялась.

— Девочка с лунными волосами… Да. За мной пришли… Но они врали.

— Взрослые? — уточнила Орла, чтобы удостовериться, что поняла правильно.

— Взрослые тоже врут! Ты что, не знала? — горько усмехнулась Лу. — Чтобы забрать с собой ребенка, они говорят, что это их ребенок, даже если это не так. Их было двое, они искали светловолосую девочку. Как я, — Лу тронула рукой свои волосы, но они были такие грязные и спутанные, что невозможно было понять, светлые они или нет. — Эти люди сказали, что узнали меня, что я — их, но это неправда. Я знала, что это не мои родители… Хотя есть дети, которые и сами врут, лишь бы их взяли. Такие с порога кричат: «мама! папа!» — прямо слезами заливаются, чтобы их забрали. Но я — нет. Это были не мои мама и папа, — с ноткой гордости заключила она. — Я помню своих родителей. Я все помню.

— И ты?.. — Тому не терпелось узнать, что было дальше.

— Я орала, не хотела идти с ними. И тогда меня наказали. Мак-Камп страшно рассердился. Он сказал, что я глупая, что такого на его памяти еще не было, что я испортила ему сделку, что это были клиенты с деньгами, а я все испоганила…

— Но Громкоговоритель говорит, что послушные дети всегда находят своих родителей и что это бесплатно, — вмешался Глор.

— Громкоговоритель. Вы, я вижу, верите в сказки.

На слове «сказки» все энергично закивали. Лу недоуменно уставилась на детей.

— Они не это имеют в виду, — мотнул головой Том и спросил: — То есть, ты хочешь сказать, они их продают?

— Ясное дело. А твой Громкоговоритель, — обернулась она к Глору, — это и есть сам Мак-Камп. И он говорит то, что ему нужно.

У детей был озадаченный вид. Но Том прекрасно понял, что она хотела сказать.

— Если тебя наказали, то как же ты…

— Там был один. Добрый. Меня держали взаперти в какой-то Скорлупе с решетками на окнах. А он приносил мне еду. И говорил со мной. Я сначала так злилась, что даже не отвечала. Но потом не выдержала, и мы стали разговаривать. Он говорил, что я напоминаю ему его дочь. И иногда плакал. Он давал мне вкусную еду, из того, что едят они. И однажды вечером выпустил. «Они убьют меня за это, — сказал он. — Но так будет лучше». Он велел мне идти в лес, это мой единственный шанс.

Дети молчали. Слова Лу медленно опускались на них, проникали в головы.

— И так ты тоже стала Ребенком в лесу, — нараспев протянула Нинне тоном, каким обычно заканчивают сказки.

Лу вопросительно взглянула на нее, не понимая этой странной концовки, такой неподходящей к ее истории.

Том заметил ее растерянность и сказал:

— Это из-за сказок… из-за книги. Мы потом тебе объясним, — он должен был сначала уточнить еще кое-то. Это было больно, но необходимо.

— Когда упала бомба, ты… — он не смог закончить, от волнения слова застряли у него в горле.

— Я… — произнесла Лу. — Я.

Взгляд ее снова стал куда-то уплывать. Но она продолжала говорить лихорадочным, непрерывающимся шепотом:

— Бомба упала сверху, был большой свет, большойбольшойсвет, и бам! Тебе страшно, страшнострашнострашно, и ты одна, совсемсовсемсовсемодна, навсегданавсегданавсегда. Все горит. Огонь. От огня больно, если к нему подойдешь, но даже если не подходить, больно глазам, больно внутри. Мамамамамама! Ее нет. Она не отвечает. Ее больше нет. Мама, которая всегда была с тобой, ее больше нет. Разве она не должна быть рядом всегда? Ее больше нет. Все мертвые, вокруг кровь, все лежат, мертвые. Не шевелятся. Не говорят. Ты спрашиваешь их, а они не отвечают. Мертвые. Вокруг одни только мертвые. А ты нет. Почему ты — нет? А может, и ты? Ты смотришь на мертвый мир, и ты тоже мертвый. Мертвая. Мертвый. Какая разница, всеравновсеравно мертвый. Ты идешь и ничего не чувствуешь, ты мертвый. Мамамамамама! Ты зовешь ее, а она не идет. Где она? Она говорила, что всегда будет с тобой, всегдавсегдавсегда, а теперь ее нет. Это нехорошо. Злость. Ты живая-мертвая и злая. Ты уходишь. Уходишь. Куда? Уходишь.

Лу медленно пришла в себя.

— А потом, — сказала она, будто закрывая тему, — меня взяли. Они летали на своих тарелках и собирали детей, блуждающих среди развалин. Оставшихся.

— Остатков, — уточнил Том.

— Остатков, — эхом отозвалась она. — Нас.

Глор и Гранах обменялись взглядами и с ноткой гордости повторили:

— Нас.

Хана молчала, покусывая губу.

Все остальные отступили, словно чувствовали себя исключенными. Том заметил это.

— Это не важно. Теперь мы все вместе. Все одинаковые.

Лу снова куда-то уплыла, ее прекрасные серые глаза наполнились пустотой, блестящей и далекой. Том укрыл ее покрывалом из травы и оставил смотреть то, чего остальные не видели, и лучше было бы, чтобы они не видели этого никогда.

Дети оставляли Лу в покое, когда она спала, если это можно назвать сном, но когда она снова приходила в себя, сразу же оказывалась в центре внимания. Младшие девочки устраивались с ней рядом, чтобы она не была одна. А однажды, спустя несколько дней, Орла уговорила ее встать и пойти к ручью помыться. Они нашли место, где ручей разливался шире и глубже, чем везде, образуя круглую заводь, в которой ледяные струи ненадолго успокаивались, чтобы потом снова мчаться дальше. Вода здесь была изумрудная — глаз нельзя отвести, не бурлила и не пенилась, можно было не спеша окунуться и оставаться в воде сколько захочется, и течение не уносило тебя и не сбивало с ног. Лу долго стояла по колено в холодной воде, потом окунулась, и у нее перехватило дыхание: девочки рассмеялись при виде ее ошарашенного лица, но брызгаться не стали. Они знали, как трудно входить в воду первый раз. Потом, как и ко всему, привыкаешь — сами они последовали за Лу легко и без опаски.