Книга Мое проклятие, страница 24 – Алиса Ардова

С меня было достаточно.

Разом накатила усталость. Привалившись спиной к статуе, сомкнула ресницы, отгораживаясь от всего мира, от прекрасной танцовщицы и явно увлеченного ею сиятельного. Но легче не стало. Перед внутренним взором вновь и вновь взмывали в небо волшебные птицы. И душа кричала от боли, а подвески все звенели и звенели.

Резко, на высокой ноте, оборвалась музыка. Танец закончился. Раздвинулись тяжелые портьеры, тьма уступила место солнечному свету.

А я продолжала стоять, набираясь сил и смелости, чтобы открыть глаза.

— Уважаемые саэры, — голос Эктара звучал непривычно низко, — предлагаю вам с подопечными немного отдохнуть и прогуляться по саду. В беседках для всех желающих накрыты столы с напитками и легкими закусками.

Гости загомонили и, переговариваясь, потянулись на террасу. Выждав несколько минут, выбралась из своей ниши. В зале не было уже ни мужчин, ни девушек, ни Эктара с Крэазом. Да я никого и не хотела видеть. Осторожно спустилась по ступенькам, приглядела одну из боковых дорожек, которая показалась уже и незаметнее других, и медленно побрела вглубь сада. В мыслях царили полная сумятица и хаос.

Танец Эоноры — потрясающий, незабываемый, почти гениальный. Что я могу противопоставить такому подарку? У меня по-прежнему даже идеи никакой нет. Не удивлюсь, если сиятельный выберет именно эту девушку, прекрасную, как яркий тропический цветок. Совершенную. Я бы сама на его месте остановила выбор только на ней.

Вдали послышались голоса.

Не желаю ни с кем встречаться!

Быстро свернула в сторону и, пробравшись сквозь невысокий кустарник, вышла на соседнюю дорожку к небольшой увитой зеленью беседке. Очень хотелось пить, и, вспомнив про «столы с напитками и легкими закусками», поспешила внутрь. Голоса настигли меня, когда, угнездившись в удобном плетеном кресле, я с наслаждением допивала второй по счету бокал прохладного, удивительно вкусного терпко-сладкого сока.

Шаги, стихшие у самой беседки, шепот, приглушенный женский смех, а затем тишина. Любопытство — страшная сила. Осторожно отодвинула несколько листочков, чтобы понять, что происходит, и замерла, оглушенная увиденным.

Савард и Эонора.

Его сильные руки, жадно прижимающие к себе покорно льнущее гибкое тело.

Ее маленькие ладошки, невесомо скользящие по широким плечам.

Его губы, страстно и алчно целующие призывно полуоткрытый нежный рот.

Почему так больно?

Отвернулась, выбежала из беседки, благо парочка стояла по другую сторону от входа, и, не глядя по сторонам, не заботясь больше о скрытности, помчалась к залу. Быстрее назад, в темноту и покой, чтобы там, оставаясь никем не замеченной, наконец спокойно умереть, освободиться из плена чужого, страшного мира.

Почему же все-таки так больно?

Сиятельный ничего не обещал, ни в чем не клялся, да и любви между нами нет. Отчего же чувствую себя обманутой? Откуда такая горечь? Что со мной происходит?

Сердце стучало все громче и громче, его биение эхом отдавалось в висках. Волнами попеременно накатывали то жар, то холод. Я не слышала, как вокруг опять стали собираться гости, как церемониймейстер начал поочередно вызывать новых девушек. С трудом соображала, где нахожусь и что здесь делаю. Лицо Крэаза, целующего Эонору, сменялось в затуманенном сознании лицами Артема и Светки. Во мне как будто что-то надломилось. Душа стонала и плакала, а перед глазами вспыхивали одна за другой, наливаясь яростным белым огнем, строчки.

Когда в зале прозвучало неизбежное «сирра Кателлина», уже знала, что буду делать.

Заторможенно, пребывая в каком-то полубредовом состоянии, прошла к креслам. Ноги противно дрожали и подкашивались, и я, не задумываясь ни минуты, просто опустилась на пол напротив сиятельного. Поймала внимательный взгляд, сглотнула острый комок в горле и, обращаясь то ли к нему, то ли к Артему, то ли к обоим сразу, начала говорить, мимолетно удивившись тому, как придушенно-хрипло звучит мой негромкий голос, когда гортань рвет изнутри отчаянный крик:

В очах напротив забилось-заплясало черное пламя. И я внезапно разозлилась.

С таким же выражением сиятельный смотрел на Эонору. Никак определиться с девушкой не может? Таким же взглядом обжигал меня Артем, возвращаясь поздно вечером домой, как теперь понимаю, вовсе не с очередного внепланового совещания, а от Светки. Тоже ждал, размышлял и прикидывал? Дождался. Я исчезла из его жизни. Этот тоже надеется, что моя смерть поможет в выборе? Что ж, и его надежды скоро сбудутся.

Оборвала, так и не успев досказать до конца, стихотворение. Поднялась. И выдохнула то, что внезапно, в эту вот самую минуту, родилось в душе, разрывая ее на части:

В глазах потемнело, резко закружилась голова. Собрала последние силы, выпрямилась, развернула плечи, вздернула подбородок и, больше не глядя на застывшего в кресле мужчину, в гробовой тишине медленно направилась к выходу. Только бы не упасть, только бы дойти до дверей!

До дверей я дошла…

Меня хватило даже на то, чтобы выбраться из зала, шагнуть в сторону и со вздохом облегчения прислониться к стене. Но это было последнее, на что оказалась способна. Словно жидкое пламя взорвалось внутри. Кажется, я даже закричала, начиная медленно сползать вниз.

Неожиданно кто-то поймал превратившееся в огненный кисель тело и потянул вверх, не давая упасть. Сморгнула горячие слезы, приглядываясь. Незнакомый голубоглазый мужчина с короткими русыми волосами и аккуратно подстриженной бородкой крепко сжимал мои плечи, что-то втолковывая. Попыталась сосредоточиться, вслушиваясь, но уловила лишь торопливо-нервные интонации, смысл слов ускользал. Разобрала только:

— …рожденный… готов… кольцо… закону…

Голос начал отдаляться, превращаясь в навязчиво зудящий комариный писк. Скоро он совсем стих где-то вдалеке, забрав с собой все краски и звуки, но соскользнуть в блаженное забытье мне не дали. Жесткий, бесцеремонный рывок и злое шипение на ухо:

— Руку, ты должна протянуть руку. Сама.

Еще один болезненный толчок, и меня грубо затрясли:

— Ну же!

Удивляться непонятному требованию назойливого незнакомца не было уже ни сил, ни желания. Нужно вытянуть руку? Пожалуйста. Все что угодно, только бы отпустили, оставили в покое, позволили уйти в заманчиво-манящее бесчувствие.