Онлайн книга «Белье на веревке. Современные рассказы о любви (сборник)»
От виртуальных страданий его отвлекло деликатное покашливание. Егоров открыл глаза и тут же их снова зажмурил – вслед за бессонницей в его безмятежную обывательскую жизнь прокрался глюк. Глюк выглядел как гигантская летучая мышь, болтался на шторах, таращил черные глаза-пуговицы и тоскливо вздыхал. – Привет! – лишь усилием воли Егоров удержался от желания вскинуть дробовик и разрядить в глюк всю обойму. – Привет. – Мышь-переросток снова вздохнула, втянула носом воздух, спросила с завистью: – Курил? – Курил, а что? – Я бы тоже… – Ну, так за чем дело стало? Угощайся! – Он кивнул на початую пачку. – Спасибо. Мне нельзя, у меня режим. – Так и у меня режим. – Ты – другое дело, ты настоящий. – А ты? – Я? – Гостья задумалась. – Я не знаю. Скучно тут, – сказала без перехода. – Где? – Тут, где я. – А ты разве не там же, где и я? – Я где-то на границе. Ты первый настоящий. – А, ну тогда понятно. Интересный у них получался разговор, очень содержательный. Надо будет завтра попроситься на консультацию к психиатру, а то мало ли что, вдруг это серьезно. – И поговорить не с кем, – продолжала печалиться гостья. – Никто меня не слышит. – Я слышу. – Ты первый и единственный. О как! Он – первый и единственный. Очень романтично. – Ну, так со мной и поговори. – Можно? – Летучая мышь обрадовалась, взмахнула кожистыми крыльями. – Не шутишь? Егоров снова закрыл глаза, процитировал себя раннего: Давай о чём-нибудь поговорим… Об импрессионизме, О погоде… О том, что постоянства Нет в природе, В чём убеждают нас Календари… …И тут же испугался. Что это на него нашло? Незнакомой летучей мыши доверяет самое сокровенное… А ей понравилось, Егоров как-то сразу понял, что понравилось: по влажному блеску черных глаз, по трепетанию крыльев, а еще по тому, как она смущенно сказала: – Еще хочу. Можно? И он, циник, зануда и эгоист до кончиков ногтей, расплылся в смущенной улыбке и сказал: – Конечно, можно. Время пролетело незаметно. Может, из-за стихов, а может, из-за того, что собеседница ему досталась очень хорошая, молчаливая и внимательная. …Он проснулся от ласкового похлопывания по плечу. – Егоров, подъем! – Дежурная медсестра улыбалась дежурной улыбкой и под шумок пыталась пристроить ему под мышку градусник. – А говорили – бессонница. «А ведь получилось, – пронеслось в голове, – за виршами и монологами не заметил, как уснул». – Сегодня прямо с утра на анализы. – Медсестра пристроила-таки градусник, строго нахмурилась. – И чтобы непременно, а не так, как в прошлый раз. В прошлый раз Егоров до лаборатории не дошел, посчитал, что кровушки у него попили и без того предостаточно. – Я прослежу. – Медсестра погрозила пальчиком. И вправду ведь проследит, работа у нее такая – собачья. Идти по гулкому коридору было неприятно. Ощущение такое, словно ты не в больнице, а в комфортабельной тюрьме. За стеклянными дверями – камеры-одиночки, все внутренности на виду. Сам Егоров долго воевал, чтобы ему дали нормальную палату, с нормальными дверями, а то лежал бы сейчас как на витрине. Вот, к примеру, как эта дамочка из тринадцатой. У дамочки тоже что-то с головой, только посерьезнее, чем у него. Медсестричка назвала эту беду веско и неумолимо – кома. В общем, не повезло человеку. Четыре дня Егоров проходил мимо тринадцатой палаты, не особо задумываясь над судьбой ее обитательницы, а сегодня вот задумался, даже к прозрачной двери подошел и носом к стеклу прижался, чтобы было лучше видно. Дамочка оказалась совсем молоденькой, Егоров тут же переименовал ее в девочку. Черный ежик волос, лицо безмятежное, руки тонкие с синими прожилками вен – с виду ничего коматозно-фатального. – Егоров! – послышался за спиной грозный оклик все той же бдительной медсестры. – Давно она так? – спросил он, отклеиваясь от стекла и протирая его рукавом рубахи. – Уже месяц. Шансы никакие, но сердце крепкое. На следующей неделе родственники домой заберут. – Да, плохо, что шансы никакие. А может, поправится? Медсестра посмотрела так, что сразу стало ясно – не поправится… Ночи Егоров ждал с нетерпением, гадал: придет – не придет, даже вирш новый сочинил, лирический. Она пришла. И следующей ночью тоже. И еще три ночи подряд. И разговаривать с ней было одно удовольствие – даром что летучая мышь. А на седьмую ночь Егоров опростоволосился, повел себя совсем не по-джентльменски. Гостья уже освоилась окончательно, взахлеб рассказывала про трудности разведения в неволе уссурийского тигра и увлеченно размахивала крыльями. – Осторожнее, – сказал Егоров, – не порви шторы. – Чем? – удивилась она. – Когтями. – Какими когтями?.. – Обыкновенными. Ты же летучая мышь, у тебя должны быть когти. – Я летучая мышь?.. – Ну да! А ты что, не в курсе? Она была не в курсе. Хуже того, она обиделась. – Значит, вот как ты меня себе представляешь – летучей мышью… – А ты не такая? – спросил Егоров осторожно. – Я думала, что я бабочка. – Она всхлипнула совсем по-женски. – Какая бабочка? – Да хоть какая! Лишь бы бабочка… Утром Егоров проснулся с больной головой и чувством вины, и весь день маялся и тосковал, и даже не стал ждать отбоя – завалился спать в восемь вечера, чтобы встретиться с ней побыстрее и извиниться за вчерашнее. …А она не пришла. Обиделась. Бабочки такие обидчивые… Опять анализы. Он ненавидел анализы лютой ненавистью. Он бы уже давным-давно выписался, если бы не летучая мышка, думающая, что она бабочка. В палате номер тринадцать не было медсестры, только девочка-пациентка. Егоров толкнул стеклянную дверь, подошел к кровати, пристроился рядом с мудреной аппаратурой, посмотрел на девочку. Она тоже не там и не здесь, она на границе, как его летучая мышка… – Ну, привет. – Он погладил девочку сначала по волосам, а потом по щеке – осторожно, одним пальцем – и уже хотел сказать, что был дураком, что ждет не дождется, когда она его простит и снова придет в гости, но примчалась медсестра и закричала что-то про злостное нарушение режима и принялась выталкивать его из палаты. |