Книга Здравствуй, Даша!, страница 59 – Микола Адам

– Вместе и пойдем.

– Клево, слушай. Я уже жду-не дождусь конца уроков, – мечтательно произнесла Павловская.

– Которые еще не начались, – заметила Даша.

– Да, блин, – опомнилась Таня. – Вот жесть.

– И не говори.

Девчонки рассмеялись.

Кошкина сразу оценила новое платье Даши как дорогую вещь и впервые похвалила за хороший выбор.

– Если бы ты всегда так стильно одевалась, цены бы тебе не было, Белая! – сказала она. – Глядишь, и все мальчики стали бы твоими. А так ты их только пугаешь секондхендовским прикидом.

– Не боишься, что мне понравится ходить по школе такой красивой? – промолвила Даша. – Тебе ничего не достанется.

– Как-нибудь переживу, – притворно вздохнула Кошкина. – Хоть отдохну от поклонников, пока они перебесятся.

– Глянь, Костальцев, – появились Хвалей с Костальцевым в классе, – Белая опять вернулась в реальный мир. Чё, надоело зомби притворяться?

– Отвянь, Хвалей! – отреагировала Даша.

– Ошибся я, Костальцев, – сказал Хвалей. – Белая все та же, только внешне другая.

– Не слушай придурка, – взял за руку Дашу Коля Пиноккио. – Ты очень красивая в этом платье и с этой прической. – Поднес ее руку к своим губам и поцеловал. Даша растерялась, а Хвалей что-то хотел сказать и не смог. Костальцев закрыл ему раскрытый рот.

– Кошкина! – переметнулся Хвалей в другую сторону класса. – Теперь ты у нас не единственная писаная красавица!

– Описаная! – поддакнул Костальцев.

– Рот закрой! – рявкнула Кошкина.

В класс вошла Мария Петровна, за ней следом прозвенел звонок на урок. Все дружно заткнулись.

Мария Петровна села за стол, раскрыла журнал. Посмотрев в него, вызвала Дашу к доске. Перемены в ученице словно и не заметила, хотя заметила, конечно, виду не подала.

– Так, Белая, – обратилась к Даше, – расскажи-ка нам, есть ли у тебя любимые книги и писатели?

– Есть, – кивнула та.

– И какие?

– Франц Кафка, – не задумываясь ответила Даша.

– Это, конечно, хорошо, – улыбнулась Мария Петровна, – но у нас с вами предмет называется «Русская литература». Поэтому, будь добра, вспомни русских писателей, которые тебе нравятся.

– Достоевский, – опять же, не задумываясь, ответила Даша.

Класс задребезжал смехом. Классу невдомек было, как Достоевский может нравиться вообще.

– Что смешного? – врубила Мария Петровна сирену. Класс тут же смолк. – И какое именно произведение тебе полюбилось? – обратилась к Даше.

– «Идиот», – прозвучал ответ.

Класс снова прорвало на хи-хи. Особенно заливался Хвалей. Одно название романа его смешило похлеще монологов Петросяна. И сколько ни толкал его в бок Костальцев, чтобы тот заткнулся уже, перестать смеяться Хвалей не мог.

– Что смешного, Хвалей? – спросила его в упор Мария Петровна.

– Ничего, – поднялся Хвалей из-за парты. – Можно выйти?

– Выйди, – разрешила классная. – Так, Белая, – подождав, пока Хвалей исчезнет, вновь обратила внимание на Дашу, – еще…

– К сожалению, Мария Петровна, – сказала Даша, – мне не нравится русская литература.

– И что же тебе нравится? – внимательно посмотрела педагог на ученицу.

– Кафка, Франсуаза Саган, Набоков, «Сумерки», – перечислила Даша.

– Что ж, – вывела какую-то оценку в журнале Мария Петровна, – благодарю за откровенность. Радует то, что ты хоть читаешь. Садись, Белая. За четверть девятка, но авансом, запомни. Кот – десятка. Кошкина… Кошкина, что ты прочитала за лето?…

– Камасутру, – с места за нее выкрикнул Костальцев.

– Пошел в жопу, Костальцев! – вышла Кошкина из-за парты и грохнула Костальцева хрестоматией по башке.

– Костальцев, выйди вон из класса! – приказала Мария Петровна, и тот без лишних слов поспешил на выход, подмигнув Павловской. – Отвечай, Кошкина, – не сводила глаз с Ирины Мария Петровна.

– Ну, я по программе читала, – призналась Кошкина.

– А вне программы?

– Мне тоже не нравится русская литература.

– И?

– Я читала Стивена Кинга.

ЭПИЗОД 52

Николай Михайлович решил навестить Сергея Николаевича Белого в свой обеденный перерыв, расчитывая застать того, по крайней мере, вменяемым. Вечером заходить к нему не имело смысла. Если Даша рассказала правду об отце. Совершив заплыв в запой, запойный человек ныряет в него с головой и выныривать не торопится. Ему комфортно там, потому что нет потребности напрягать мозги. Отравленные алкоголем, они ведут борьбу с ядом и за разум не отвечают. И если яд выигрывает войну – летальный исход неизбежен.

Дверь в квартиру была открыта, но для приличия Николай Михайлович позвонил в дверь. Никто ему не открыл. Николай Михайлович толкнул дверь и вошел в прихожую. Позвал Сергея Николаевича. Тот не отзывался.

Николай Михайлович прошел на кухню. Отец Даши сидел за столом в тех же самых спортивных штанах и белой майке, которые были на нем в первую встречу с Николаем Михайловичем. Грязные волосы всклокочены, лицо опухло, глаза заплыли. Сергей Николаевич не спал, но, подремывая, покачивался, держась за бутылку на столе, как за поручень в автобусе, чтобы не упасть. В бутылке еще что-то плескалось. По столу был рассыпан пепел от сигарет. В этом пепле валялись надкусанные огурцы и куски хлеба. Пепельница в виде блюдца с трудом умещала в себе трупы окурков, которые, ложась друг на друга, возвели чуть ли не пирамиду Хеопса в миниатюре.

Николай Михайлович постучал кулаком в кухонную дверь. Сергей Николаевич перестал раскачиваться, с трудом разлепил глаза, уставился мутным взором на непрошенного гостя.

– Ты кто? – прохрипел.

Николай Михайлович назвался.

– А, это ты, – казалось, ничему не удивлялся Сергей Николаевич. – Сядь!

Николай Михайлович сел на табуретку за стол напротив Дашиного отца.

– Дочка у тебя? – спросил Сергей Николаевич.

– У меня, – кивнул Николай Михайлович.

– Трахаешь ее? – продолжал допрос Дашин папа.

– Люблю, – ответил Николай Михайлович.

– Это не одно и то же? – подумал вслух Сергей Николаевич.

– Не одно, – сказал Николай Михайлович.

– Знаешь, сколько ей лет?

– Знаю.

– И чё?

– Ничего.

– Она еще ребенок! И должна жить с родителями! – заявил Сергей Николаевич и стукнул кулаком по столу, упустив из руки бутылку. Она упала на пол и покатилась к рукомойнику, выплескивая по пути содержимое. – Из-за тебя последние капли лекарства пропали! – обвинил Николая Михайловича в уничтожении спиртного, но не бросился спасать остатки.