Книга Обитель милосердия (сборник), страница 57 – Семён Данилюк

— Чего уж так-то? — Шохин, с осуждением слушавший перебранку, затеянную новым соседом, при последней мстительно сорвавшейся реплике медсестры удивленно посмотрел на нее. — Все-таки перед операцией человек.

— А если перед операцией, так и хамить можно?!

— Да нет, конечно…

— Миша, — Шохина обеспокоенно потянула мужа за рукав. — Давай поблагодарим Таисию Павловну и будем располагаться…

— Просто, знаете, меня когда в живот ранило, так медсестра одна тащила. С боли, стыдно сказать, таким матом шарашил, откуда только слова вспомнил. И ничего — даже не огрызнулась. Потому что — сестра милосердия.

Воронцова было вскинулась, но уперлась в жесткий встречный взгляд.

— Ну, здесь не фронт, так что… — она, недовольная собой, потопталась. — Размещайтесь. Пришли болеть, так болейте, а не митингуйте. — И, не обращая внимания на заискивающий жест его жены, решительно вышла из палаты.

— …Что, новенький? — поинтересовалась у Воронцовой сидящая на посту молоденькая медсестра.

— Да, опять наш блатняка притащил. — Блатняков Таисия не любила. Независимость и даже некоторая снисходительность их поведения, и, наоборот, зачастую легкое, лишь слегка прикрытое заискивание перед ними врачей больно унижали ее.

— А чего не в Ставку?

— Да средненький, видать, блатнячок. Ты давай получше за палатой гляди. Этот лысый, Ватузин, снова баламутит.

— Так он не со зла. Нервничает.

— Не со зла, как же. Не распускай. Их вона сколько. Чуть упустишь — и сядут на шею. Только и будешь бегать.

Медсестра, не споря, кивнула: хоть и сварлива была Воронцова, но к медперсоналу относилась с пониманием, могла, если подольститься, и на ночь подменить. Разведенка.

— …Ну, чего ты опять влезаешь? — напустилась на мужа Шохина, едва закрылась дверь. — Сколько говорила: ведь лежать тебе у нее!

— Чего думал, то и сказал. Зато сама вон больно дипломаткой стала: того и гляди кланяться начнешь.

— Хотела бы я знать, что б с тобой за эти годы без моей «дипломатии» было, — проворчала Ирина Борисовна.

— Да уж как-нибудь обошелся бы, — он посмотрел на одобрительно крякнувшего при последней его реплике соседа. — Что, браток, страшновато?

— Ты, гляжу, больно резвишься, — досадливо, как человек, мысли которого столь легко и внезапно раскрыли, буркнул Ватузин. — Только от судьбы-то, от нее не уйдешь и за бабу не спрячешься.

— Вот это верно, — согласился Шохин. — Резвиться и впрямь не с чего. Хотел бы соврать, что не боюсь, да не могу. Устал. Но что отмерено — дотерплю. И на женщин, между прочим, кидаться не стану.

— Ну-ну, — Ватузин отвернулся, демонстративно натянув на голову одеяло. — Бодрячков мы тоже видывали. Оно поглядим.

— Оно и ладно, — согласился Шохин. Он оглянулся на прислушивающихся больных, придержал едва сдерживающуюся жену. — Ну что, старуха, ничего, вроде?

— Ничего, — согласилась Ирина Борисовна. — Конечно, это не Четвертое управление. Зато разом отмучаемся — и домой. Как раз к настоящей весне выйдем. А там дача начнется. Пегасов саженцы каких-то необыкновенных роз достал. Подумаешь — операция! Что она у нас, первая, что ли! Слышал, что наш доктор сказал?! Чик — и все!

Одеяло соседа осторожно приспустилось, и Шохин поспешно освободился от поглаживающей руки.

— Дачка! Розочки! — раздраженно передразнил он. — Что-то больно распоэзилась. Раскудахталась, понимаешь, и не остановишь.

— Что ты еще болтаешь, дурак?!

— Ну, ладно! — решительно перебил он. — Знаешь, или катись, или давай размещаться! А то ведь я тебя за эти номера быстро отсюда…

— Давай, Мишенька, — поспешно опустив вспыхнувшее лицо, она с нарочитой кротостью вздохнула и от этой способности сдерживаться, что появилась в ней за последние годы, почувствовала умиление.

Операция прошла просто-таки до неприличия гладко. Карась в этот день был как-то особенно хорош и удачлив, поэтому, когда ассистировавший Тёмушкин по окончании операции развел руками: «Шеф, вы сегодня прямо Гилельс», — это почти не было подхалимажем. Ну, конечно, с некоторым допуском: все-таки диссертация Тёмушкина готовилась к рецензированию.

Из операционной он вышел с приятным чувством человека, подтвердившего свой высокий профессионализм, и едва выйдя, увидел со спины Шохину за занятием для полнеющей пожилой женщины самым неожиданным: приставляя шпильку одной туфли к носку другой, она медленно продвигалась по коридорной половице, балансируя руками, как мальчишка на рельсе.

— И сколько насчитали шагов? — поинтересовался, нагнав ее, Карась.

Шохина так стремительно развернулась, что, если бы не уперлась в его грудь, пожалуй, ударилась бы о стену.

— Да все превосходно, — он придержал ее за плечи. — Даже не придется делать повторную операцию. Да нет, в самом деле все хорошо!

— Господи! Как же я испугалась, — по лицу ее потекли слезы.

— Совсем себя до истерики довела.

Она громко, расслабляясь, выдохнула воздух.

— Ну-ну, все в порядке, — Илья Зиновьевич легонько потрепал ее по плечу. — Теперь все в порядке.

— Просто не знаю, как мы вас отблагодарим.

— А никак, — Карась улыбался великодушной улыбкой щедрого волшебника. «Ну, если Динка еще и этого ей не объяснила…» — Сейчас не это главное, — он разом посерьезнел, отчего и у нее сошла с лица эйфорическая гримаса. — Все-таки не будем забывать: здоровье у него, скажем так, на ступень ГТО уже не потянет. Поэтому как можно больше пить. И уход, присмотр. Особенно первые два дня.

— И ночи. Я очень прошу разрешить мне дежурить по ночам, — она умоляюще подергала его за рукав халата. — Хотя бы пока не стабилизируется.

— Не положено, конечно, — кисловато засомневался завотделением. — Но для вас… — он доверительно улыбнулся, — исключительно из соображений гуманности.

На самом деле ночные послеоперационные дежурства родственников практиковались достаточно широко. В условиях, как любил сострить главный, острой клинической недостаточности младшего медперсонала это был хоть какой-то выход.

— Спасибо, — с чувством поблагодарила женщина. — А кардиолога к нему?..

— Делается все необходимое, — Карась разом убрал все интимные нотки. Нет большей ошибки для врача, чем позволять родственникам больных садиться себе на шею.

Уже немного отойдя, обернулся.

— Да, так сколько ступеней отсюда до операционной?

— Н-не помню, — Ирина Борисовна расстроенно покачала головой. — Вылетело. Верите, три раза пересчитывала. Склероз!

— До вечера. — Он поспешил к своему кабинету, возле которого прогуливалась крашенная под седину дама с букетом цветов и оттянутым книзу целлофановым пакетом — мать прооперированной им месяц назад шестилетней девочки.