Книга Обитель милосердия (сборник), страница 75 – Семён Данилюк

Волна накрыла их, и уже под водой он поймал ее губы. Так и вынесло их, целующихся, на берег, к негодованию снующих мамаш.

Еще долго сидели они в шезлонгах, прижавшись, словно десятиклассники. Вадим что-то фантазировал, а Маша нежно поглаживала его возбужденное лицо.

— Балдеете? — Туточка подкралась сзади. — На вас посмотришь — такая идиллия. Слушай, Вадим, а почему бы тебе на ней не жениться?

— Я готов, — тотчас вызвался он.

— Полно болтать, — урезонила ее мать. — Где Борис Аркадьевич?

— А где ему быть? Пулечку свою пишет по маленькой, — Туточка очень похоже передразнила знакомые слащавые интонации. — По десять долларов за вист. Да вон уже прется!

— Тутка! Не смей. И чтоб никакой грубости.

— Да мне-то… — она прервалась.

— Очаровательницы, — Борис Аркадьевич одним движением поздоровался со всеми.

— Совсем вы меня забросили. — Под насмешливым взглядом девочки он скосился вниз, невольно втянул живот. — Что-то не так?

— Слушайте, вы хотя бы бегом занялись. Мужчина какой-никакой, — упреждая гневную материнскую реакцию, Туточка решительно повернулась и зашагала к теннисным столам.

— Переходный возраст, поведение непредсказуемое, — извинилась Маша.

— Да, трудно, — Борис Аркадьевич понимающе кивнул, решительно смахнул с себя обиду. — Кстати, Машенька. Не сочтите за дерзость. Сегодня все-таки юбилей — десять дней нашего знакомства. Так что…

Он разжал ладонь. Маша вскрикнула от изумления. Вадим побледнел: на ладони переливался перстень, безусловно, тянущий на пятизначную долларовую цифру.

— Борис Аркадьевич, но я не могу. Это слишком, — Маша колебалась.

— Нет-нет, ничего. Позвольте, — смущаясь, он надел перстень на отставленный палец, критически осмотрел.

— Грубоват, конечно. Но, верите, во всем городишке… И ради бога, — перебил он Машино возражение. — Уж лучше выбросьте, но — не обижайте. Могут же у меня быть свои причуды. В общем, до вечера.

Борис Аркадьевич поспешно кивнул и, сильно волнуясь, отошел.

Маша робко взглянула на помертвевшего Вадима.

— Ты считаешь, надо все-таки вернуть?

— Безусловно, — отчеканил он.

— Но… я обижу.

— А принимать такой подарок?! Неужели сама не видишь, что этот набитый деньгами мешок просто пытается купить тебя?

Уж лучше бы смолчал. Маша, разгневанная, выпрыгнула из шезлонга.

— Этот, как ты выражаешься, мешок, — прошипела она, — обаятельнейший и, в отличие от некоторых, деликатнейший человек, от которого, кроме добра, никто из нас ничего не видел.

Она отмахнулась от попытки Вадима остановить ее.

— Я, конечно, понимаю, что в пределах кругозора армейской фуражки все, у кого больше тысячи в кармане, — несомненные воры…

— Ну, зачем так?

— Но, между прочим, Борис Аркадьевич — председатель совета директоров одного из крупнейших в России холдингов, у него несколько собственных строительных заводов. Он из тех, кто страну восстанавливает. Предприниматель он. Слышал такое слово в тундре своей?

— Пусть так, — Вадим сделался угрюм. — Но что ты находишь в его обществе, которое он так назойливо навязывает?

— Насчет назойливости я бы помолчала, — Машин голосок задрожал, так что загоравшие по соседству затихли в предвкушении скандала. — И потом, что тебя-то не устраивает? Что возят туда, куда одного при всех твоих эполетах на порог бы не пустили? Что кормят на халяву дефицитом, которого ты отродясь не видывал?

— Маша!

— Уж если альфонсируешь, так и не дергайся. И нечего тут желваками играть!

— Я, пожалуй, пойду.

— Будь здоров, горе-ухажер!

…И снова мучительная ночь в душной комнатенке, а наутро — знакомый сектор на пляже «Приморский» и те же лица — только медички уже образовали квартет и презрительно на него поглядывают.

Два или три раза Вадим с усилием поднимался, окунался, но не плавал, а сразу возвращался и зарывался в песок. Пляж стал редеть. Послышалось шуршание песка. На Вадима легла тоненькая тень.

— Еле нашла. Балдеешь?

Вадим перевернулся на спину, внимательно, прищурившись, посмотрел снизу на длинные, теряющиеся под сарафаном ноги.

— Вадюха, не хами! — Туточка присела рядом на корточки.

— У меня в сумке яблоко. Хочешь? — предложил Вадим.

— Нет, не хочешь. Между прочим, Машка всю ночь проплакала.

— А у меня еще персик есть. Для тебя сохранил.

— Поссорились? Я сразу, как Машка на меня наорала, поняла.

— Ну! Ты в таких делах человек опытный.

— Да уж поопытней некоторых.

— Она тебя послала?

— Не надейся. Машка знаешь какая гордая? Хотя — можешь напыжиться — намекала. А я вот, если парня когда обижу, ну, без дела, — ничего, подойду. И — ништяк.

Скривив мордашку, она принюхалась.

— По-моему, канализацией отдает. И вповалку. Как здесь можно…

— Так «Жемчужин» на всех не хватает. И ничего, знаешь, довольны. Бытие, как говорится…

— Определяет сознание. Нет, Маша права — жить среди этого и не оскотиниться — невозможно… Знаешь, ты приходи вечером к нам в гости, — предложила Туточка. — Машка очень обрадуется.

— Ты какая-то сегодня притихшая, — заметил Вадим. — Неужто из-за нас? Или опять обожатель подгулял?

— Маленький ты еще все знать. Слушай, на тебя тут две тетки глаз положили, — она кивнула на медичек. — Закадрил?

— Помилуй бог, — соврал Вадим. — А знаешь что? Поцелуй меня.

— А! Значит, и правда. Ну, черт с тобой, Машке не скажу. — Она нашла его губы, старательно, изображая страсть и даже кому-то подражая, томно вскрикнула.

— Ну, как я?

— У-у, — Вадим облизнулся. — Пэрсик, слушай.

— Так придешь? Тем более она одна будет.

— Да, конечно, приду.

— Тогда пока.

Вскочила и, обрызгав его песком, ушла, провожаемая завистливыми взглядами мужчин.

В девять вечера Вадим постучал в номер. Дверь открылась тотчас.

— Дождь, — неловко начал он и осекся. Маша была в облегающем вечернем платье. И, ни секунды не колеблясь, восторженно обхватила его за шею, прижалась к мокрому плащу.

— Как хорошо, что ты пришел, — горячо прошептала она. — Боже, как же хорошо, что ты здесь.

— Ты промокнешь, — пробормотал он, совершенно счастливый.

— Уже, — Она гордо отстранилась, давая ему возможность разглядеть себя. Под сделавшейся прозрачной материей явственно проступили контуры обнаженного тела. Ждущего его.