Онлайн книга «Дикая весна»
|
– Я могу отнести ее, – говорит папа, и Малин хочет возразить, хочет сама отнести дочь в кровать, служившую ей еще в детстве, но потом берет себя в руки. Пусть это сделает папа. – Очень хорошо. Для меня она уже тяжеловата. Твоя спина выдержит? – С моей спиной все в порядке. – Я пойду в спальню, сниму одеяло с кровати. * * * Папа аккуратно кладет Туве в кровать. Они оставляют ее в джинсах и джемпере, а потом стоят рядом в темноте и видят, как она во сне натягивает на себя одеяло, поворачивается на спину и закидывает руки за голову. – Когда дети так спят, значит, они чувствуют себя в безопасности, – говорит папа. – Туве уже не ребенок. – Ты никогда не спала в такой позе, Малин, – произносит папа, словно не слыша ее. – Ты всегда сворачивалась в клубок, в позу зародыша. Мне всегда думалось: ты словно опасаешься, что весь мир гонится за тобой, хочет сделать тебе больно. – Ты пытался успокоить меня, когда я спала? Папа кивает. – Каждый вечер. Я заходил к тебе в комнату, гладил тебя по щеке, пытался настроить твои сны на более спокойную волну. Но это не помогало. Ты съеживалась, словно пытаясь защититься от опасности. – От какой опасности, папа? Расскажи! Папа выходит из спальни. – Дети понимают и чувствуют гораздо больше, чем мы думаем, – громко произносит он, и Малин слышит, как он включает воду на кухне. * * * «Они поверили, что я сплю», – думает Туве. Так приятно лежать и слышать их голоса, слышать, как дедушка рассказывает маме о ее детстве. «Я никогда раньше не слышала, чтобы они так разговаривали, – и мама не сердится и даже не раздражается. Интересно, что она хочет, чтобы он ей рассказал? А теперь и мама выходит из комнаты. Оставляет меня одну». Туве потягивается, думает, что она, как ни странно, так и не собралась рассказать маме о письме, что придется сделать это в какой-нибудь другой день, пока никакой спешки, и мама ведь не откажет ей. Или откажет? Разозлится-то уж точно. Туве чувствует, как в животе все сжимается, – нужно все ей рассказать как можно скорее. Потому что мама спросит, когда она получила письмо, и если выяснится, что прошло много дней, она станет подозрительной, обидится, подумает, что ее в чем-то подозревают, разозлится – и дальше может случиться все что угодно. Просто все что угодно. Только бы она не начала снова пить. Только не это. Но как ей рассказать? Все это уже превратилось в тайну, которую надо будет раскрыть. А она подделала их подписи на бланке. Туве чувствует, что мысли носятся в голове кругами; она то ли грезит наяву, то ли погружается в сон – и видит аудиторию с высокими потолками, ряды стульев, где сидят люди, куда более интересные, чем те убожества, которыми в основном заполнен ее гимназический класс в Фолькунгаскулан. Люди со своим стилем. Все они словно взяты из современного романа в духе Джейн Остин. Так думает Туве и уносится на крыльях мечты куда-то далеко, мечта вплетается в сон, и скоро она спит крепко и самозабвенно. * * * Они сидят за кухонным столом. Прихлебывают травяной чай из кружек, и Малин чувствует, как по всему телу растекается ощущение покоя. Папа сидит напротив нее. Его так хорошо знакомое лицо неожиданно кажется чужим, в темных глазах отражаются чувства, которым она не знает названия. «Он хочет поговорить, это заметно», – думает Малин, и тут папа произносит: – Малин, хочешь услышать нечто ужасное? Можно, я расскажу тебе одну страшную вещь? Малин чувствует, как холодный черный кулак ударяет ее в солнечное сплетение, а затем рука выворачивает ее внутренности, ей страшно, она не хочет слышать, что именно он намерен ей раскрыть, – существует ли какая-то тайна? Она кивает, не в силах выдавить из себя ни звука, в горле пересохло, она слышит лишь тиканье часов. – Я не скорблю по твоей маме, – говорит он. – Я испытываю облегчение, и от этого мне стыдно. Малин чувствует, как рука, сдавившая внутренности, ослабевает. Так вот каково сегодняшнее признание… – Я тоже по ней не скорблю, – говорит она. – И совесть меня по этому поводу не мучает. – Правда, Малин? Мне трудно это себе представить. Меня совесть мучает ужасно, но я ничего не могу поделать – я чувствую то, что чувствую. – Не будь так строг к самому себе, папа, – говорит она. – От этого никому лучше не станет. – Я не поеду обратно на Тенерифе. Останусь здесь. – Я думала, ты любишь тепло. – Люблю. Но туда захотела переехать она, а не я. – Ты хочешь продать квартиру? – У нее был тяжелый характер. Временами она бывала невыносима, мы оба это знаем. Малин улыбается. «Временами – это мягко сказано». – Иногда мне немного одиноко. И всё. – Вы так долго прожили вместе… Может быть, ты просто вытесняешь скорбь? Такое случалось со многими. – Мне кажется, я слишком долго горевал, – отвечает папа. – Обо всем том, чего не получилось. Некоторое время они сидят друг напротив друга в полном молчании и попивают травяной чай. – Чувства не бывают неправильными, – говорит Малин. Папа смотрит на нее, потом произносит: – Да, наверное, так. А вот ложь? Ложь ведь всегда неправильна? – Смотря о какой лжи ты говоришь, папа. Ложь бывает разная. Папа трет глаза. Малин хочет спросить его о прахе матери. Он наверняка уже получил урну. Где он намеревается рассыпать пепел? Но сейчас она не в состоянии спрашивать. – Я очень хочу по-настоящему узнать Туве, – говорит папа. – Мне кажется, еще не поздно. – Думаю, нет, – отвечает Малин. – Она всегда тянулась к тебе. Но о какой лжи ты упомянул, папа? – Я пойду к себе, – говорит папа и поднимается, и Малин чувствует, как он в тысячу первый раз бежит от чего-то неизбежного, и ей хочется встряхнуть его, заставить его рассказать – как они порой выбивают правду из подозреваемых. Но она сидит неподвижно. И слышит, как он исчезает в городской ночи. * * * «Чем заняты мои любовники?» Малин лежит нагишом в своей постели, положив руку между ног, но ощущает лишь усталость и пустоту. «А есть ли у меня любовники? Прошло уже много месяцев с тех пор, как у меня был Даниэль Хёгфельдт. С Янне все кончено навсегда, еще полтора года назад, и никого другого у меня с тех пор не было». |