Книга Дикая весна, страница 73 – Монс Каллентофт

– Давай возьмем и позвоним этой Оттилии Стенлунд, – говорит Зак, когда они огибают большой старый дуб возле гимнастического зала.

Дворец.

Серый параллелепипед чуть впереди них. Резиденция губернатора. Сюда приглашают на званые ужины высокопоставленных людей. И хоккеистов местного хоккейного клуба.

Домский собор.

Словно гигантский саркофаг, он требует к себе внимания жителей города, однако их мало волнует, что происходит в божественном храме. Мечеть в Экхольмене наверняка может похвастаться лучшей посещаемостью. Разве что когда взорвалась бомба – и на Рождество, во время всенощной, когда тысячи горящих свечей заставляют каменное внутреннее убранство пылать. Тогда жители Линчёпинга покидают свои дома, а церковные пастыри встречают их в дверях, и чаши для сбора пожертвований переполняются свидетельствами неспокойной совести.

«Тьфу, черт!» – думает Малин.

Как поет Спрингстин: «В конце каждого тяжело давшегося дня у людей появляется повод верить».

Она достает мобильный телефон.

– Сейчас позвоню в справочное.

– Может, лучше позвонить ей на работу?

– Поиски рабочего телефона займут больше времени. Справочное проще и быстрее. Попробуем.

И вот они уже у машины. Белая лакированная крыша усеяна птичьим пометом, которого не было там, когда они парковались. Малин видит, как Зак смотрит на небо, на светло-зеленую крону дуба, где, видимо, только что сидели тучи ворон, или галок, или иной напасти больших городов, и Зак ругается, но это звучит как-то неубедительно.

– Да, у нас есть одна Оттилия Стенлунд. Адрес: Скугхёйдсвеген, тридцать девять, в Абрахамсберге. Соединить или выслать эсэмэс?

Три звонка, затем Малин слышит в трубке хрипловатый и усталый женский голос:

– Оттилия.

В голосе Оттилии Стенлунд Малин чудится какой-то тон, подсказывающий, что она ждала звонка.

От них?

– Меня зовут Малин Форс, я инспектор криминальной полиции города Линчёпинга.

Она излагает суть дела. Просит прощения за то, что беспокоит собеседницу дома – однако в сложившейся ситуации другого выхода нет.

– Я работаю все там же, – говорит Оттилия Стенлунд, – но у меня сегодня выходной.

Выходной в пятницу. Малин вспоминает, что читала статью в «Экспрессен» о том, что социальная служба в Стокгольме теперь работает по субботам, чтобы отвечать на «запросы» пострадавших от кризиса.

– Стало быть, вы, наверное, работаете в субботу? Я читала об этом.

«Показать интерес, установить отношения, это уже вошло в плоть и в кровь», – думает Малин.

– Да, я иногда работаю по субботам.

Оттилия Стенлунд дышит в трубку – это долгие задумчивые вздохи, и Малин спрашивает:

– Полагаю, что вы следите за этим делом. И помните девочек.

– Я связана обязательством сохранять конфиденциальность, – отвечает Оттилия Стенлунд. – Если я вам что-либо расскажу, это будет считаться должностным преступлением.

Малин чувствует, как в ней начинает клокотать ярость, и шипит в трубку:

– Их разорвало на куски. Вы понимаете это? Из тех милых младенцев, которых вы помогли пристроить в новую семью, выросли замечательные девочки, которые потом превратились в куски обгоревшего мяса и окровавленные ошметки. Так что не говорите мне про…

Зак подбегает с другой стороны машины, вырывает у нее из рук мобильник, и Малин чувствует, как у нее чернеет в глазах, ей тяжело дышать, она хватается за крышу машины, вляпываясь в теплый птичий помет, и слышит, как Зак говорит в трубку:

– Простите, моя коллега взволнована. Мы все в большом стрессе. Не могли бы вы сделать исключение – на решение суда об отмене конфиденциальности уйдет время, а времени у нас как раз и нет.

Мир снова проясняется.

Слова Зака, с ноткой обреченности в голосе:

– Стало быть, вы не можете сделать исключение. Ну что ж, спасибо.

Он нажимает на кнопку, отключаясь, и говорит:

– Она боится. Разве ты не поняла это по ее голосу? Она напугана до чертиков.

В половине пятого Зак высаживает Малин у ее дома.

Они сами, Бёрье Сверд и Вальдемар Экенберг, а также Юхан Якобсон весь день пятницы разговаривали с разными людьми, имевшими отношение к семье Вигерё. Ничего ценного выяснить не удалось. Об усыновлении, похоже, никто не знал, а семья казалась всем почти невероятно счастливой.

Снова напомнили о себе ребята из СЭПО.

Идут по тому же следу? Вполне вероятно. Свен Шёман сообщал им о ходе следствия, как ему было приказано, и кто знает, что эти типы делают с полученной информацией.

«Оттилия Стенлунд – мой единственный путь вперед», – мысленно констатирует Малин.

«Pull & Bear» открылся, и она останавливается у дверей паба, ожидая, что на нее накатит тяга к алкоголю, однако ничего не испытывает, стоя перед красно-желтыми окнами. Ей хочется домой, в свою квартиру, и вскоре она сидит на диване в гостиной и смотрит в одну точку.

Туве у Янне.

Какая же он свинья!

И тут по телу пробегают мурашки, и Малин спрыгивает с дивана – нужно что-то сделать с этим чувством неприкаянности; она не в состоянии сидеть и смотреть на обшарпанные стены квартиры, слышать тиканье икеевских часов. Рывком вытаскивает из шкафа свой спортивный костюм, находит потрепанные кроссовки «Найк» и уже через несколько минут бежит, обгоняя немногочисленных гуляющих по набережной.

Уголком глаза она замечает недавно построенные высотные дома с дорогими квартирами, где, по некоторым данным, семьдесят процентов жильцов – врачи. Малин бежит дальше мимо нового боулинга, стараясь не смотреть в другую сторону, где стоит красное невзрачное здание пожарной части – место работы Янне, словно напоминание о безграничной несправедливости жизни.

«Как быстро я могу бежать?

Как далеко смогу убежать?»

Склон, ведущий вниз, к реке, обрамляют красивые виллы, построенные в пятидесятые годы. В некоторых из них ей довелось побывать при расследовании других дел.

Сердце стучит в груди, как молот о наковальню.

Поле зрения – как в пиратском бинокле.

Посторонитесь, с дороги! И она чувствует, как тело работает, слушается ее, адреналин хлещет через край – и Малин сворачивает вверх, в сторону моста, и бежит дальше мимо корпусов завода «Сааб».

«Здесь когда-то работала мама, – думает она. – Здесь она познакомилась с мужчиной, который сделал ей второго ребенка, моего брата. Именно здесь наша жизнь – моя, мамина, папина – превратилась в одну сплошную ложь. Или это началось еще раньше?.. Я отказываюсь. Со мной такого не может произойти».

Малин останавливается перед воротами завода. Стоит, наклонившись вперед, упираясь ладонями в колени, отфыркивается, восстанавливает дыхание и снова бежит в сторону центра.