Онлайн книга «Время нашей беды»
|
А к национальным демократам он примазался в расчете на то, что это будет новая партия власти. Только и всего. И таких – явно не один, не два. На следующий день произошел митинг. Именно произошел, почему – поймете позже. Началось все с того, что Ющуку (уважение к которому у меня пошатнулось) захотелось как взрослому выступить перед народом. Толкнуть речугу. Председатель Государственной думы как‑никак. Заранее договорились, спичрайтеры написали речь, даже отрепетировали в самолете, а местные власти – подсуетились и собрали митинг. Как митинги собирают – по заводам, по колхозам разнарядка, приглашают на беседу лидеров диаспор… диаспоры потому, кстати, и имеют такое влияние, что договариваться надо с одним человеком, и если договорился – и придут, и проголосуют. И вот – собрали митинг и в Краснодаре. В городе, в котором уже хватало вынужденных переселенцев и который закипал как кастрюля на костре… Мы ехали с собрания актива в ДК железнодорожников, несколькими машинами. Я в последней, Ющук где‑то впереди, а Кухарцева я вообще не видел, хотя он летел с нами. Перед Краснодарским ЦКЗ поставили трибуну, собрался народ. Местный колорит – в оцеплении, помимо милиции еще и казаки с нагайками… Я где‑то читал, что концерт делается за три минуты либо не делается. В зависимости от того, что ты от зала почувствовал. Ющук не почувствовал ничего. Когда можно было. Вот в этом‑то и было его отличие от Куликова, демократа еще старой волны, выступавшего на протестных митингах в девяностом. Быть политтехнологом, даже очень хорошим политтехнологом, – еще не значит быть политиком. И читать без бумажки, широко улыбаясь, – недостаточно для того, чтобы понравиться людям. Потому что сейчас не восемьдесят пятый. Тогда людям немного и надо было, и политик, говорящий не по бумажке и называющий вещи своими именами, вызывал дикий восторг. А сейчас эти же люди были многократно кинуты, выслушали сотни невыполненных обещаний – народ был осторожным и недоверчивым. К политикам недоверчивым по определению… Ющук начал с того, как он рад видеть Краснодар цветущим и богатым городом, что это настоящая черноморская столица России – но в него тут же полетел помидор. И хотя он не долетел до него, а шлепнулся об трибуну – впечатление было создано. Я стоял в задних рядах и видел, как Ющук пытается вернуться к выступлению, но выкрики и непрекращающийся гул не дают ему это сделать. Наконец, он просто сдался… – Хорошо! – он поднял руки. – Хорошо. Гул. – Если вы не хотите слушать меня, я с удовольствием послушаю вас. Давайте, кто поднимется сюда? Не знаю, на что он рассчитывал, потому что на трибуну заскочили двое, потом еще двое. Один из них был в камуфляже, без знаков различия. – Ты лучше нам скажи, зачем Кавказ отдали?! – Кавказ мы не отдали! Кавказ мы не отдали! – Кавказ отдали, там теперь такие, как Дудаев, будут! А нам как жить? Вот я – фермер, у меня земля в деревне есть! Мне уже приходили, говорили: не отдашь добром, потом бесплатно заберем, а ты будешь рабом! Как нам жить, скажи?! – Мы вас защитим… Дурак… Я уже протискивался вперед – Ющука я знал. – Ты, что ли, защитишь, защитник?! Мы за вас голосовали не для того, чтобы вы русские земли разбазаривали. Правильно я говорю, люди?! – Правильно! Любо! – Я… И в этот момент меня ударили шокером… ударили хорошо, профессионально, в почку. Что говорил Ющук, я больше не слышал и не видел того, как толпа прорвала милицейское оцепление, не особо и сопротивлявшееся, и стащила председателя Государственной думы с трибуны… Короче, конкретно меня приняли. Как меня вытащили из толпы – я не знаю. На чем и куда меня везли – тоже не знаю. Очнулся, когда на меня плеснули ведро холодной воды. Я лежал на каком‑то кафеле… это был не бассейн, а что‑то вроде… большой бани, что ли. И я был в окружении. Мужики. Несколько мужиков, кто‑то в камуфле, кто‑то в гражданском, примерно как одеваются мужики, когда на гараж идут или на огород там. Один в милицейской форме. У некоторых оружие. – Ты зачем колпак снял? – усмехнулся один из них. – Мог и в колпаке говорить, а теперь пассажира мочить придется. – Туда ему и дорога… – Отставить. Я повернул голову. Это был Горин. Это и в самом деле была какая‑то баня. Слишком большая для частной и слишком маленькая для общественной. Баня… – Давно не виделись… Я кивнул. – Давно. – Будешь? – Не. – А… точно, забыл. В комнате отдыха, с деревянными лавками, столом и самоваром, нас было трое. Я, Горин и этот, в милицейской форме. Он сидел к нам почти спиной, смотрел в окно. – Ты не обращай внимания, – сказал Горин, – у нас правило такое. При разговоре присутствуют только двое. Понимать должен. – Да я понимаю… только чего он спиной‑то сел. Может и повернуться… не сдам. – Мишань, повернешься? Вот видишь? Доверие заслужить надо. – А чего так‑то? – Ну… ты у нас теперь человек из высшего общества? – К национальным демократам мы пришли в том числе и с вашего согласия. Еще в Уральске, помните? – Помню. Только много времени с тех пор прошло. Горин без перерыва опрокинул в себя маленький стаканчик, лафитник еще его называли, и продолжил: – …и теперь спрос совершенно другой, сам понимаешь. Или нет? – Сергей Васильевич, – спросил я. – А вы теперь кто? – Кто? Ну, так сразу и не скажешь. Общественник, скажем. – Так я общественников и ищу. – Зачем? Я рассказал о том разговоре, что состоялся у меня с Кухарцевым. Горин выслушал, усмехнулся, покачал головой. – А что не так? – Да все не так. Знаешь, поговорка есть такая: «Нас имеют, а мы мужаем». Интересно… как мало нам надо, чтобы мы стойку опять сделали. Служи! – Сергей Васильевич, а кто вам сказал, что я ему поверил? Горин взглянул на меня уже с интересом. – Тогда скажи мне, где они накалывают. – Ну первое – сам факт того, что они сделали. Кавказ… наш он или не наш – не дело разбрасываться землями, это раз. Второе – уйти от решения по Кавказу никак не удастся. В девяносто пятом мы пытались, подписали Хасавюрт. Но все это продержалось три года – только три года. Как похищали людей, как угоняли скот – я помню. Сейчас будет то же самое. Только круче на порядок. Потому что когда у одних оружие и они готовы убивать, а другие верят в пролетарский интернационализм и дружбу народов – это одно. А когда стволы на руках у обеих сторон и обе готовы мочить – это совсем другое. Они не изменились – мы озверели. |