Книга Прощальная весна, страница 19 – Александр Аде

Что ж, уже хорошо, терпеть не могу врать и выкручиваться.

– Я вас помню, – говорит она. – Вы иногда приходили к Алеше.

Вот те на! А ее не помню. Видно здорово умеет маскироваться, мне бы так.

– Покурим? – предлагает она.

– Бросил, – сообщаю с великой грустью и тут же учтиво добавляю: – Но рядышком с вами постою с удовольствием.

Она встает, оказавшись одного роста со мной, даже чуток повыше, и от этого кажется еще более тощей.

Мы шагаем вдвоем по коридору, спускаемся на один лестничный марш и пристраиваемся возле окна. Она щелкает зажигалкой, закуривает, и у меня от желания затянуться тут же начинает кружиться голова.

– Ну, истязайте меня, – говорит она с иронической усмешкой, но голос у нее резкий, отчетливый и холодный. Как нож, с которым сложно спорить.

На костлявом безымянном пальце ее правой руки поблескивает золотом тонкое обручальное колечко. Эта железная жердь – замужем! И я по-мужски жалею незнакомого мне человека, ее супруга. Бедолага, жизнь у него явно не сахар.

– Вы хорошо знали Алешу? – задаю первый вопрос.

Она затягивается, выпускает струйку дыма сквозь узенький промежуток между ехидными губами.

– Вряд ли. Я пришла в газету недавно. Кроме того, наше общение как-то не сложилось. Это бывает. И вообще – Алеша никого не впускал свою душу. На первый взгляд он был рубахой-парнем, открытым, дружелюбным… но – свою личную жизнь скрывал тщательно. Запирал на семьдесят семь замков и семьдесят семь запоров. Он был для меня ребусом. Детективным романом. А я детективы не люблю. Сыщиков – другое дело…

Она выдерживает паузу, и в ее небольших голубовато-льдистых глазах вспыхивает намекающий огонек, от которого меня продирает мороз. Делаю вид, что ничегошеньки не понял. Морда лопатой, моргалы чисты и невинны.

– Значит, здесь об Алеше я никакой информации не получу?

– Есть тут у нас… одна… – вместе с дымом презрительно выдыхает она. – Не сказать, что дурнушка, но такая… тихая мышка. Из тех, что рождаются и умирают старыми девами. Так вот она была откровенно влюблена в Алешу. Над ней у нас даже подтрунивали. Впрочем, вполне беззлобно. Она смотрела на него глазами беззащитной жертвы, обреченной на заклание. Уверяю, если бы он между делом погладил ее по голове, она была бы счастлива – полгода, как минимум.

– А он не замечал ее отношения к себе?

– Скорее всего, просто не хотел замечать. Зачем она ему?.. Поговорите с ней. Если вы от нее ничего путного не добьетесь, то от других и подавно…

Оставляю девицу докуривать сигаретку в одиночестве, а сам прямиком отправляюсь к влюбленной мышке. В «Пульсе мегаполиса» она занимается подборкой новостей. А поскольку наш городок на события небогат, девчонка шарит по интернету с утра до вечера и собирает в кучу все самое клевое, что происходит на планете.

Мышка оказывается на месте. На мою просьбу поговорить об Алеше она отвечает такой вымученной улыбкой, что я начинаю бояться, как бы с места в карьер не заревела.

Да, Алеша вряд ли бы смог влюбиться в такую – низенькую, округлую, с острым шмыгающим носиком и мелким острозубым ртом.

– Да, у нас с Алешей были хорошие отношения, – ее глазенки краснеют, наливаются влагой, но она крепится, только время от времени кусает губки. – Это был необыкновенный человек, таких сейчас совсем мало… Да что там – почти нет.

– И все же его убили, – напоминаю я, чтобы покончить с этой сусальной лирикой, которая ни к чему путному не ведет – разве что к слезам и истерике. – Из-за чего? Не исключено, что в его жизни была какая-то тайна. Возможно, постыдная.

– Как вы смеете так заявлять! – вскрикивает она – тихо, одними губами, чтобы – не дай Бог! – никто в комнате не услыхал. И вскрикивает-то совсем не зло, а укоризненно. И – свистящим шепотом: – Его ограбили. Ограбили и убили! О какой постыдной тайне вы говорите! Да как… как вы смеете даже подозревать такое!

И тут меня осеняет мысль.

Она так естественна, что я ни капельки не сомневаюсь в ее абсолютной верности, как школяр, который подсмотрел в учебнике ответ незамысловатой задачки.

– Мне хотелось бы уяснить вот что, – задумчиво произношу я. – Почему Алеша оставил свои вещи именно у вас?

И для убедительности указываю на нее пальцем. При этом мое лицо так и светится от понимания, сострадания и отеческой печали.

– Откуда… откуда вам известно, что у меня? – ее голосишко испуганно подрагивает.

– Вы не ответили на мой вопрос.

– Я понятия не имею, почему он это сделал! – девчушка нервно ломает пухленькие беленькие пальчики с аккуратно обстриженными ноготками (на одном из пальчиков серебряный перстенек с розово-фиолетовым камешком). – Просто Алеша попросил, чтобы я подержала у себя его чемодан и сумку. И я согласилась.

– Когда это было?

– То есть, когда он принес ко мне чемодан и сумку?.. Дайте подумать… Двадцать первого или двадцать второго марта… Сейчас скажу точнее… Это было в понедельник… – Она смотрит на календарик, стоящий домиком на ее столе. – Значит, двадцать второго.

– Сюда наверняка заявлялись ребята из милиции. И вы им, конечно же, ничего об этих шмотках не сказали? Верно?

– А зачем? – удивляется она. – В Алешиных вещах наверняка нет ничего ценного… Впрочем, я и чемодан и сумку не открывала… Честное слово!

Она краснеет, сжимается и смотрит на меня почти с ужасом, точно ждет, что я внезапно схвачу ее за волосы и поволоку в ментовку. В расширившихся карих глазенках вопрос: неужели я сделала что-то не так?

– Вы мне позволите в этих шмоточках покопаться? – я раздвигаю рот в самой любезной улыбке, на какую только способен. И в которой – чувствую сам – есть нечто волчье, что меня нисколько не красит.

Страх в ее глазах рассасывается. Успокоившись, она пожимает полными плечиками.

– Пожалуйста. Только, поверьте, ничего интересного не обнаружите…

Вечером того же дня продолжаю знакомство с тихой мышкой (которую, кстати, зовут Раисой), но теперь уже в ее норке. Девочка проживает вдвоем с мамашей в приземистой «хрущобе», в такой чудесной вылизанной квартирке, что, однажды здесь побывав, хочется вернуться снова – или вообще никуда не уходить.

В этой квартире имеется все, что – наверное – требуется по-настоящему интеллигентному человеку. Шкафы в гостиной под завязку забиты книгами. У окна благородно поблескивает коричневое пианино. На стенах картины – не подлинники, конечно, всего лишь постеры, зато в каких рамах, ребята! И какие авторы: Врубель, Ренуар, Караваджо, Гоген, Пикассо, Валентин Серов! За годы, проведенные с Анной, я кое-чего поднабрался, суперклассику узнаю с первого взгляда.

Раисина мамаша – худая, плоская, томная, с восточного типа лицом. Она напоминает инфернальную Пиковую даму, ту самую, от которой забубенные картежники шизеют и оказываются в дурке под надзором грубых санитаров.