Книга Черная часовня, страница 68 – Кэрол Нелсон Дуглас

Сердце у меня колотилось. Я представила, как лежу на холодной сырой земле; дыхание прерывается от удара о мостовую, так что я могу лишь негромко скулить.

– Пока все это происходило, Шварц заметил человека, стоящего на противоположной стороне улицы. Пять футов одиннадцать дюймов…

– Просто гигант, – заметила я.

Шерлок Холмс нахмурился, недовольный тем, что я перебила его повествование. Ему, похоже, было необходимо пересказать этот инцидент, так как его разум, по всей видимости, прокручивал его снова и снова, как сцену из пьесы.

– Мужчина, толкнувший Элизабет Страйд на землю, крикнул: «Липски!» – высокому мужчине на противоположной стороне. Шварц решил, что тот предупреждает сообщника о его, Шварца, присутствии, и убежал. Но, по его словам, никто за ним не погнался.

– Ох. Звучит как приключенческий роман.

– Газеты подумали точно так же, – язвительно заметил Холмс. – Примите во внимание, что в то же самое время портовый рабочий по имени Джеймс Браун видел мужчину и женщину на Фэрклоу-стрит, рядом с Бернер-стрит. Мужчина прижал женщину к стене и стоял, склонившись над ней, с поднятым кулаком. Он был пяти футов и семи дюймов ростом, крепкого телосложения, одет в длинное темное пальто.

Через пятнадцать минут Браун доходит до своего дома и слышит крики: «Полиция!» и «Убивают!». В это же время Луис Дымшитц, еврей-ювелир из России, заметил, что его верная лошадка, которую он направил в один из дворов на Бернер-стрит, чего-то боится. Он увидел на земле кучу тряпья, пригляделся получше и понял, чт́о перед ним. Тотчас же он поднял шум. Когда прибежали полицейские, тело было еще теплым.

Я вздрогнула:

– Помню, что читала об этом в газетах. Лошадка, наверное, почувствовала смерть, а ее хозяин был убежден, что убийца все еще находился на месте преступления, когда он обнаружил тело. Этот безумец знает, как оставаться невидимым, либо же умеет хорошо менять внешность.

– А свидетели – все равно что облака, заслоняющие собой луну. Их восприятие неустойчиво, поэтому и образ убийцы постоянно меняется. Это дело печально известно тем, что подозреваемых в нем куда больше, чем жертв. Полиция нашла слишком много людей, подходящих под все возможные описания убийцы. – На мгновение на лице сыщика будто бы отразились все мучения и разочарования лондонской полиции. Потом выражение его поменялось, и он посмотрел на меня с некоторой лукавинкой: – Этого будет достаточно, чтобы занять вас и ваш дневник на некоторое время. Хорошего вам дня, мисс Хаксли. Благодарю вас за крайне любопытный визит. Перечисление целого хора подозреваемых прояснило мои мысли. И разумеется, если вы все еще охотитесь за наиболее вероятным из невероятных кандидатов, прошу не забывать и о вашем покорном слуге – обо мне.

С этими словами он захлопнул дверь, оставив меня задыхаться от возмущения в коридоре.

Из желтой тетради

Он покинул отель.

Я замечаю это, едва проснувшись.

Ему никогда не нравилось спать под лепными потолками.

Преисполнившись отчаяния, я бросаюсь в парижское утро.

Куда может податься волк в человечьей одежде?

Странно, что существо, столь великолепно оснащенное для жизни в примитивнейших условиях, может оказаться таким беззащитным в самом цивилизованном из городов.

Я знаю, что он беззащитен. Я чувствую это спинным мозгом.

Я удивляюсь себе: веду себя как мать-медведица, чей детеныш случайно выбрался из берлоги.

Я хожу, я ищу, я скрежещу зубами и взываю к небесам. Мой заблудший детеныш, такой сильный, такой слабый. Ничто не должно навредить ему.

Никогда и ни к кому не было у меня родительских чувств, отчего моя безумная паника кажется еще более нелепой.

Утренний Париж бурлил вокруг меня: консьержки подметали пороги и перебрасывались приветствиями с попрошайками и продавцами хлеба. Конные омнибусы, запрудившие улицы, то и дело останавливались, чтобы подобрать или высадить пассажиров.

Где? Где?

И вдруг я понимаю. Я разворачиваюсь и быстро шагаю к реке. Лишь одно место в Париже близко его расколотой на части душе. Лишь в одном месте соединяются святость и язычество, столь необходимые для его существования.

Шагая, я осознаю, что теперь мои мысли созвучны мыслям зверя. Теперь я не могу потерять его, потому что наконец понимаю его, наконец думаю – нет, чувствую – как он.

Чувство безграничной власти опьяняет, как абсент, как опиум. Как безумие.

Наконец я могу спустить зверя с поводка.

Из дневника

– Вот, Пинк. – Ирен Адлер Нортон вышла из спальни тяжелым шагом и с таким же выражением лица.

Горничная уже прибрала остатки завтрака, и на столе осталась лишь скатерть бельгийского кружева. На эту элегантную поверхность примадонна и положила книгу, столь тонкую по сравнению с другими, что я приняла ее за томик стихов.

Я потянулась к книге, но Ирен предупреждающе накрыла ее рукой:

– Это опасное чтение.

Я могла лишь предположить самый зловещий вариант:

– Пособие по черной магии?

От моего ответа строгое выражение ее лица смягчилось скупой улыбкой:

– Разве все мы не мечтаем, чтобы жизнь была такой простой? Чтобы можно было встретить трех макбетовских ведьм и услышать предсказания своего будущего? Нет, в этой книге сокрыто большее зло, но едва ли хоть отчасти сверхъестественное. Мне почти хочется, чтобы оно было таковым. – С этими словами она выдвинула боковой стул и села за стол.

Я пристально изучала ее лицо:

– Вы отослали мисс Хаксли… Нелл, чтобы показать мне эту книгу с глазу на глаз?

Примадонна медлила с ответом. В ее настроении чувствовалась все та же трезвая сосредоточенность, какую я заметила прошлой ночью, когда, изучив тело неизвестной жертвы, убитой возле Эйфелевой башни, мы стояли за дверями покойницкой парижского морга. Ирен была необыкновенно энергичной и ловкой женщиной, но сейчас, как и в тот момент, она казалась такой подавленной, что я чувствовала гораздо более глубокие черты ее натуры.