Онлайн книга «В последнюю очередь»
|
― Ладно, Сашок. Врать тебе незачем. Милицейское начальство перед тем, как встретиться с тобой, со мной советовалось. ― Вот всегда так, Иван Павлович, ― обиженно закончил Саша, ― из меня дурачка делаете... ― А ты? ― Что я? ― Сейчас кто из меня хотел дурака сделать? ― Так я же по службе. ― Что же это за служба такая, старших обманывать? ― Я сейчас всех обманываю, Иван Павлович, ― тихо и с тоской признался Саша. ― Ой, смотри, Сашок, как бы тебя не обманули. Схлестнулся ты с большими мерзавцами. ― А что мне, отказываться надо было? У милиции на всю Москву одна бригада по борьбе с бандитизмом. Ни настоящей засады устроить, ни крупной операции с серьезной подготовкой провести не с кем и некогда. Мечется этот взвод от одного ЧП к другому. А здесь, вы правильно заметили, большие мерзавцы действуют. Хитрые, злые. Их без связей не зацепишь, без настоящей информации не возьмешь. А я в этом районе и на рынке ― свой. Сами небось не забыли, из какой компании вы меня вытащили. Я и перышка не испугаюсь и по фене сботаю. Мне здесь концы искать легче... ― По лезвию ножа ходишь. Ты особо не зарывайся. Это опасно, Саша. ― Я знаю, Иван Павлович. ― Ну и как дела? ― Поначалу вроде сразу за ниточку ухватился. Сейчас запутался слегка. ― А начальство что говорит? ― Не общаюсь пока. ― Ты из себя Ната Пинкертона не изображай. Советоваться с опытными людьми надо, герой-одиночка! ― Так ведут же все время, Иван Павлович! ― Ну-ка расскажи подробнее. ― Не могу, не имею права. Подробнее только в отчетах пишу. ― Ясно. Тогда давай чай пить. Иван Павлович сполоснул заварной чайник, засыпал чаю и налил кипятку, Вдруг, не оборачиваясь, упершись руками в кухонный стол и глядя в закопченную стену, негромко поведал: ― Ты мне как сын. И потерять тебя здесь, не на войне, для всех нас, для меня, для Алика, для мамы, для Ларки ― будет двойным горем. ― Что же это такое происходит, Иван Павлович? Там каждую минуту гибнут люди, да какие люди! А здесь рвань, шпана, подонки спекулируют, воруют, грабят! ― А ты за время, что здесь, где-нибудь, кроме Инвалидного рынка и кабаков, бывал? ― Знаю я, что настоящие люди работают до изнеможения, полуголодные ходят, все отдают тем, кто на передовой. Но эти-то существуют, действуют, процветают! Иван Павлович положил ладонь на сжатый Сашин кулак. ― Вот говорят: такая война, как наша, облагораживает человека. Верно. Только хорошего в своих задатках человека. А человека с душонкой мелкой, завистливой любая война развращает окончательно. Война, Сашок, доводит видимую ценность человеческой жизни почти до абсолютного нуля. И эта трагическая инфляция дает негодяям ощущение вседозволенности. Саша встал, прошелся по кухне, подошел к двери. ― Ненавижу! И не будет им от меня пощады! И хрястнул кулаком в дверной косяк. ― Другого от тебя не ждал, ― заметил Иван Павлович и спросил неожиданно: ― Когда демобилизоваться собираешься? ― В последнюю очередь. Мне здесь еще долго довоевывать придется. ― Понятно. Альку чай пить позовем? ― Я с ним в ссоре. ― Ну а я позову все-таки. Втроем они молча и истово ― по-московски ― гоняли чаи. Напившись, Иван Павлович, глянул на часы: ― Через четыре часа за мной машина придет. Пойду сосну хоть самую малость. Ни на кого не глядя, Алик звонко сказал: ― Папа, я хочу знать, могут ли быть у меня какие-нибудь отношения с этим человеком? Папа, он ― хороший человек? ― Да, сынок, ― небрежно ответил Иван Павлович. ― Вы тут разбирайтесь, а я ― в койку. И ушел. Все стало прекрасным оттого, что отец во всем разобрался, все понял и взял его, Алика, сомненья, разочарования и боль на себя. И будто ничего не было, обнаружилась любовь, вернулась нежность, вновь возникла гордость за человека, сидевшего напротив. На глаза накатились слезы, но, шмыгнув носом, Алик убрал их и виновато посмотрел на Сашу. Человек, которым опять гордился Алик, одним глотком, как водку, допил остывший чай, злобно звякнул чашкой о блюдце, тоже поднялся, сообщил, ни к кому не обращаясь: ― Этому человеку тоже необходимо поспать. И зашагал по коридору. От кухонной двери Алик с любопытством наблюдал за его торжественным шествием. Внезапно церемониальный этот марш плачевно завершился: при выходе на площадку, Саша нелепо взмахнув руками, с грохотом обрушился на пол. Алик в восторге ударил себя по коленкам и возгласил: ― Так будет с каждым, кто унижает достоинства человека подлыми ударами по заднице! ― Большой же ты мерзавец, ― жалобно сказал Саша. ― Как тебе это удалось? ― Элементарная ловушка для Ларкиных хахалей. ― Алик подошел, присел рядом с Сашей на корточки. ― Постоянно существующие гвоздики в косяках, над которыми в зависимости от клиента натягиваются или не натягиваются несколько рядов нитки нейтрального цвета. Сегодня они по некоторым соображениям были натянуты. ― Хулиган, несчастный, ― констатировал Саша и, кряхтя, поднялся. ― Ты сильно ушибся? ― забеспокоился Алик. Они стояли друг против друга. ― Я очень люблю тебя, Алька, ― сказал Саша и обнял Алика за плечи. У того задрожали губы, и он тихо признался: ― А я так измучился, думая, что не имею права любить тебя. ― И прижался лбом к Сашиному плечу. И беззвучно заплакал. ― Присядем, что ли? ― предложил Саша, и они сели на ступеньки. Почитай стихи, Алик. ― Сейчас, ― Алик вздохнул, подумал, нашел: Вашу мысль, мечтавшую на размягченном мозгу, Как выжиревший лакей на засаленной кушетке, Буду дразнить об окровавленный сердца лоскут. Досыта изыздеваюсь, нахальный и едкий. У меня в душе ни одного седого волоса, И старческой нежности нет в ней. Мир оградив мощью голоса, иду красивый, Двадцатидвухлетний. Хотите, буду от мяса бешеный, |