Онлайн книга «Испытательный срок»
|
– Говорят, не все лошади его выдерживали, – засмеялся Голубчик. – У него особая лошадь была. Здоровенная! Как битюг. Жалко, ее убили. Она там и осталась, в Золотой Пади… – А который его адъютант? – спросил Узелков. – Вот он, – осветил Зубка Голубчик. – Это, значит, твоя работа? – оглянулся на него Узелков и снова взял карандаш в зубы. – Моя. – Голубчик опять засмеялся. А Венька Малышев стоял в стороне, как замерзший. Я подумал: вот сейчас что-нибудь случится. Вот сейчас Венька скажет что-нибудь Голубчику, и между ними вспыхнет ссора. Но подле нас неожиданно появился из темноты наш фельдшер Поляков. – А я тебя ищу, – потянул он Веньку за тулуп. – Пойдем, я тебе переменю повязку… Только тут я узнал, что Венька ранен. Вот, оказывается, почему он надел тулуп внакидку. – И сильно тебя стукнули? В какое место? – Да ерунда! – поморщился Венька. – Плечо немножко ободрало около шеи. – Хорошенькое немножко! – сказал Поляков. – Крови сколько вытекло, пока сделали перевязку. Венька пошел за Поляковым в нашу крошечную, рядом с баней, амбулаторию, которую мы называли «предбанником». – Вениамин! – закричал Узелков. – Я потом должен с тобой поговорить. Мне очень важно выяснить некоторые подробности. Ты мне должен объяснить подробно… – Ты и сам хорошо придумаешь, – слабо улыбнулся Венька. – Тебя учить не надо. В коридоре на зеленой садовой скамейке под охраной милиционеров сидели семь арестованных – семь косматых, давно не бритых и не стриженных мужиков в нагольных полушубках и огромных, еще обледеневших броднях, какие носили в старое время водовозы. Я стал вызывать их в дежурку по очереди, чтобы произвести предварительный допрос. На специальных бланках я записывал их фамилии, имена и отчества, возраст, национальность, место рождения и все, что положено записывать в таких случаях. Они охотно отвечали на вопросы, просили закурить и, закурив, благодатно почесывались, распространяя по всей дежурке и коридору удушливый запах плохо дубленной и мокрой от снега овчины. Еще несколько часов назад представлявшие отупело грозную и беспощадную силу, они походили сейчас, пожалуй, на усталых ямщиков, готовящихся к ночлегу где-нибудь на близком к тракту постоялом дворе. Поэтому я не испытывал к ним никакой враждебности. Только один раз я вышел из себя – когда в дежурку ввели пожилого, но с виду все еще могучего мужика, буйно заросшего рыжей щетиной, из которой высовывался вздернутый нос с нервно трепещущими ноздрями и светились яростью небольшие, прищуренные, медвежьи глаза. – Фамилия? – Чего? – Фамилия как твоя? – Это для чего? – Ты мне не задавай тут вопросов! – строго сказал я. – Теперь уж мы тебе будем задавать вопросы. Садись. – Сяду. Он уселся так, что венский стул заскрипел под ним. – Так как твоя фамилия? – Моя-то? – Твоя. Ты дурака тут не разыгрывай, – предупредил я. – Мы быстро из тебя всю твою бандитскую дурь вытрясем. – Гляди-кось, какой герой! – хрипло, простуженно засмеялся и закашлялся рыжий. Потом сплюнул на пол и прикрыл плевок броднем. – Материно молоко у тебя на губах еще не обсохло, губошлеп ушастый, а ты туда же – грозишься. А вдруг я, – он кивнул на чугунную пепельницу, стоявшую на столе, – вдруг я возьму энту вот вещь да шаркну тебя по башке? Что тогда? Какой будет разговор? Я отодвинул пепельницу к себе под локоть. – Оберегаешься? – опять хрипло засмеялся рыжий. – Ну, это не худо. Береженого сам бог бережет. Я встал из-за стола. – Ты будешь говорить фамилию? – А ты что, вроде испугать меня хочешь? – насмешливо спросил рыжий и тоже встал. – Ну-ка, испугай! Я погляжу, как ты умеешь… Из соседней комнаты вышел Коля Соловьев. У него после операции в Золотой Пади разболелись зубы и чуть вспухла щека. Но он не уходил домой, потому что начальник хотел еще сегодня провести подробный разбор операции и всем велел остаться. – Ты чего, рыжий, шеперишься? – заговорил Коля тихим, домашним голосом. – Тебя, как путного, развязали, а ты шеперишься. – Он завидует своему атаману, – кивнул я на окна. – Торопится на тот свет, на Хрустяковское кладбище, поближе к богу… – Щенки! – обвел нас ненавидящим взором рыжий. – Платит вам казна жалованье, а вы ну в точности щенки! И, опять усевшись на стул, закрыл глаза: не желаю, мол, я не только разговаривать с вами, но и смотреть на вас не желаю. Венька Малышев заглянул в дежурку, спросил меня: – Начальник не звонил? – Нет еще. – Ты этих где размещаешь? – В восьмой. – Она пустая? – Пустая. Венька вошел в дежурку и сел недалеко от рыжего на лавку. – Ну что, кум, о чем вдруг опять заскучал, задумался? Рыжий поднял на него глаза: посмотрел с хмурым любопытством, будто стараясь узнать знакомого, и снова опустил голову. В дежурку вошел начальник. Обутый в толстые, мохнатые унты выше колен, он неслышно прошагал по комнате, снял с гвоздя в застекленном ящике ключ от своего кабинета и сказал Малышеву и Соловьеву: – Вы давайте заканчивайте это и пожалуйста ко мне. Будет разговор. Надо вызвать еще Голубчика и Бегунка… На арестованного он даже не взглянул, и было непонятно, что значит «заканчивайте это». У дверей начальник задержался. – Малышев, как у тебя с плечом? – Все хорошо, товарищ начальник, – чуть привстал со стула Венька. Но я, поглядев на него, понял, что все не так уж хорошо. Лицо у Веньки как-то вытянулось, посинело, и особенно сгустилась синева под глазами. – А ты что за скулу держишься? – повернулся начальник к Соловьеву. – Зубы маленько заныли, – попробовал улыбнуться Коля. – Просто лазарет какой-то. – Начальник сделал недовольное лицо и только теперь взглянул на арестованного. – А этот зачем тут? – Да вот не хочет отвечать на вопросы, – доложил я. – Даже фамилию не говорит… – Забыл, выходит, с испугу? – Начальник шагнул к арестованному и вдруг как рявкнул: – Встать! Арестованный не пошевелился. – Кому говорят? Встать! – повторил начальник. – Ну! Арестованный поднял голову, и глаза его снова засверкали бешенством. – Гляди-кось, какой боров. Ты меня сперва накорми, потом запряги, а уж опосля понукай. Ну! – передразнил рыжий начальника. |