Онлайн книга «Испытательный срок»
|
– А мы-то откуда можем знать, кто тут враг и кто друг! – как бы извиняется хозяин избы. – Мы бумаг ни у кого не спрашиваем. А сельсовет от нас далеко. Да и толку от него никакого нету, от сельсовета. Только название, что власть… – Нам любая власть хороша. Лишь бы она нас не забижала, – добавляет сухонький, опрятный старичок, сидящий недалеко от меня на лавке. – Мы ведь от леса кормимся, от тайги… Венька сразу ухватился за эти слова. Заговорил о том, что Советская власть со временем и тайгу изменит. Ученые сейчас пишут, что в тайге, прямо тут, у нас под ногами, в недрах зарыты огромные богатства: и железная руда, и каменный уголь, и золото. Все это Советская власть заберет в свои руки и построит тут заводы и города. – Вон что! – удивился Венькиным словам сухонький старичок. И спросил: – А нас-то, милый человек, куда же вы в таком случае определите? – Тебя, дедушка, на мыло, – сказал кто-то в толпе. – Всех стариков переведут на мыло… В толпе засмеялись. – На мыло? – переспросил старик, видимо тугой на ухо. – На мыло, на мыло, – подтвердил опять кто-то, и от подоконника отделился курчавый пожилой мужик с сердитыми глазами и рыжей, кругло подстриженной бородой. Мне показался он похожим на Лазаря Баукина. Но в первое мгновение я не поверил собственным глазам. Неужели он так спокойно может тут стоять и даже выкрикивать насмешливые слова? Ведь он-то уж знает, кто мы и откуда… Я заметил, что и Венька чуть смутился, увидев его. Однако Венька не осекся, продолжал рассказывать о том, что мы сами с ним узнали недавно на лекции, прочитанной заезжим лектором в клубе имени Парижской коммуны. Он говорил, какие заводы вырастут в самой глухой тайге. – А птицы и звери куда же подеваются? – опять спросил все тот же сухонький, тугоухий старичок. И опять почему-то все засмеялись. – Птицы и звери? – переспросил Венька. И я понял, что он сам не знает, куда денутся птицы и звери, когда тут, в тайге, появятся заводы. О птицах и зверях не было никакого упоминания в той лекции, которую мы слушали в клубе. Да и для чего это надо было тут заводить разговор о зверях и птицах? Время идет. Короткий зимний день уже на исходе. И неизвестно еще, где мы будем ночевать. Предполагалось, что мы пройдем через Девичий двор и Петуховский яр на Большие выселки, где, наверно, заночуем, и утром выйдем на Проказово, чтобы встретиться с начальником. Но пока, по-моему, все идет не очень складно. – Птиц и зверей никто уничтожать не собирается, – говорит авторитетно Венька. – Птицы и звери, конечно, останутся в лесах, должны, словом, по идее, остаться и при полном социализме… – А жиганы?[1] Это спрашивает молодая румяная женщина в пестрой косынке, натянутой на самые брови, под которыми смеются милые и дерзкие глаза. – А что, у вас тут много жиганов? – как бы удивленно спрашивает, в свою очередь, Венька, поднимая голову и разглядывая женщину в толпе. – Да есть, – уклончиво ответила женщина. – А где их нету-то! – Их, пожалуй, не скоро переведешь, – вздыхает старичок. – Птиц и полезных животных, пожалуй, скорее лишишься. А жиганы, они небось цепкие. Их и сама Советская власть боится… Венька улыбается или, лучше сказать, заставляет себя улыбнуться. – Неужели боится? – Боится, – подтверждает сухонький старичок. – Это как бог свят, боится. Кажись, в декабре месяце тут трое приезжали из Дударей. Насчет продовольственного налога. Так разве что только пушки при них не было. А так они все в ремнях, при гранатах и пистолетах. И все быстренько, быстренько делают. Без особого разговора. Лишь бы поскореичка отъехать на лыжах. Мы им тут вопросы разные задавали, а они лишь помалкивают. «Нам, говорят, до сельсовета поскореичка надо добраться…» – Ну, это какие-то барахольщики были, – говорит Венька. – Они, наверно, сами себя боятся… – Барахольщики не барахольщики, а помирать, как я замечаю, никому неохота, – опять вступает в разговор хозяин избы. – У нас вот нынешний год пятого председателя в сельсовет поставили. Двоих убили. Двое сами отказались от должности. И теперешний, видать, трясется. Даже нос не высовывает дальше своей избы… – Серьезное дело, – говорит Венька. – Уж сурьезнее дальше некуда, – разводит руками хозяин и внимательно оглядывает Веньку и меня. – А вы что же, без всякого орудия? Представители, а ничего, я гляжу, при вас нету… – Ничего нету, – смеется Венька. – Выходит, очень смелые? – Еще, видать, не битые, оттого и смелые, – произносит кто-то в углу. И все смеются. – Смеяться-то будто бы не от чего, – хмурится хозяин избы. – Одна баба даве сказывала, Мелентьева сноха, будто в Петуховом яру в потребиловке в субботу своими ушами слышала приказ, коей вышел от Кости Воронцова. Будто он даже на специальной машинке был напечатанный и наклеен на дверях в потребиловке. В том приказе сказано: коммунистам, всем и каждому в отдельности, будет вырезаться на грудях и на спине острой бритвой красная звезда, как знак особый и вечно памятный… – Вот как! Значит, Костя сам где-то в потаенном месте, а приказы от него идут и идут? И даже на специальной машинке? – Истинные слова, на машинке. Он прошлой осенью разбил на золотых приисках контору, забрал много чего. И машинку увез. Теперь все печатает на машинке. Для большей, стало быть, ясности… – Безнаказанность, – подводит итог этому разговору благообразный лысоватый человек с длинными волосами, заправленными за уши, похожий на дьячка. Но не сокрушается по поводу безнаказанности, а, пожалуй, злорадствует. – Клочкова, напечатано в газете, будто бы убили в Золотой Пади, а четырнадцать жиганов из его компании ушли. («Не четырнадцать, а три ушли», – хотел бы я поправить его, но я молчу. И Венька молчит.) И ведь куда ушли? Прямо к Воронцову. Вот уж действительно, на самом деле, ничего не скажешь – «император всея тайги»… Я делаю вид, что разглядываю собственные валенки. Потом поднимаю глаза и опять вижу против себя того курчавого мужика с ярко-рыжей, кругло остриженной бородой, который говорил, что всех стариков будут переводить на мыло. Конечно же, это Венькин «крестный» Баукин, Лазарь Баукин, убежавший из нашей бани. Он-то уж точно знает, сколько жиганов ушло. Он бы мог дать точную справку. Но он только усмехается и молчит. Выглядит он лучше, чем в дни нашего первого знакомства, – поздоровевший. И одежда на нем другая – новый стеганый ватник, а под распахнутым ватником чистая холщовая рубаха с крупными белыми пуговицами. Значит, живется ему неплохо. И он, как видно, ничего не опасается. Он стоит недалеко от меня. Но между нами еще два или три человека. И я разглядываю его как бы из укрытия. |