Онлайн книга «Испытательный срок»
|
Борис Сумской говорил медленно и тихо, уверенный, что его все равно будут слушать и никто не перебьет. Он говорил о том, что бюро укома комсомола поступило совершенно правильно и своевременно, исключив Егорова из рядов РКСМ. Надо, чтобы и другим было неповадно… – Да в чем дело? – вдруг закричал Васька Царицын. – Ты сначала объясни, в чем дело! Для чего эти слова, когда мы еще ничего не знаем? Объясните, какой это Егоров? Это с маслозавода, что ли? Зуриков, сидевший за длинным столом президиума, позвонил в колокольчик, призывая Царицына к порядку. А Борис Сумской наклонил голову и удивленно посмотрел в зал поверх докторских очков. – Я говорю, вы неправильно ведете собрание, – привстал на своем месте в зале Царицын. – Если есть какое-то дело Егорова, то пусть бюро с самого начала доложит собранию. А то, я слышу, тут уже какие-то выводы делаются. Это неправильно… – Понятно, – кивнул головой Сумской. – Значит, здесь, на собрании, имеются элементы, желающие выгородить Егорова. Понятно. Но я должен предупредить, что это не выйдет. Не выйдет! – Это имейте в виду, замечательный полемист, – кивнул на Сумского Узелков, уже накинувший на плечи пальто и опять усевшийся с нами рядом. С ним лучше не связываться. Судьба Егорова, к сожалению, уже решена. В зале начался шум. Царицына поддержали еще три комсомольца. Зуриков, пошептавшись с членами президиума, наконец признал, что собрание ведется неправильно, не по Уставу. Зуриков сам стал докладывать о деле Егорова. – А где Егоров? – опять закричал Царицын. – Егоров, ты здесь? – посмотрел в зал Зуриков. – Я здесь, – откликнулся из задних рядов еле слышный голос. – Пусть он выйдет, – предложил Царицын. – Пусть он сам расскажет, как это было. И тут все увидели высокого застенчивого паренька в черном кургузом пиджачке. Он медленно шел к столу президиума. – Да мы же его знаем! – сказал мне Венька. – Это же Егоров, кажется, Саша, с маслозавода имени Марата. – Ну да, – подтвердил я, – он, помнишь, тогда провожал нас на крышу, приносил лестницу. И еще мы вспомнили, что этот Егоров занес к нам в угрозыск сумку с патронами, которую бросили бандиты, когда грабили маслозавод. Это было в прошлом году, летом. А теперь вдруг Егоров завяз вон в какой-то истории и моргает перед собранием красными глазами; Что он, плакал, что ли? Почему у него глаза такие красные? – Я жил у дяди на квартире, – рассказывал он, готовый и сейчас заплакать. – Это родной брат моей матери. Он выписал меня сюда, потому что я был безработный. Он очень хороший человек, но он женился во второй раз, а жена у него хотя и молодая, но очень отстала в смысле религии… – И ты, значит, с дядей пошел у нее на поводу? – спросил Царицын. – Выходит, что так, – согласился Егоров. – Но в церковь я, даю честное комсомольское, не ходил… – А это что? – показал бумагу Зуриков. И объяснил собранию: – Это заявление церковного старосты Лукьянова о том, что комсомолец Егоров; теперь бывший комсомолец, участвовал в церкви в церковном обряде крещения ребенка – дочери своего дяди, некоего гражданина Кугичева И.Г. – Это вранье! – отмахнулся Егоров. – Вот ей-богу, это вранье! В церкви я не был. А церковный староста сердит на меня, что мы под рождество проводили агитацию против религии у нас на маслозаводе. И еще перед церковью спели песню: «Долой, долой монахов, долой, долой попов…» А этот церковный староста Лукьянов был мастером у нас на маслозаводе… – Значит, ты проводил агитацию против религии, а потом сам же участвовал в крестинах? – опять вскочил со своего места Царицын. – И самогонку пил? – Нет, самогонку не пил, – помотал головой Егоров. Потом, помолчав, будто вспомнив, добавил: – Настойку, правда, пил. Два стакана выпил… Все засмеялись. – А настойка на чем была настояна? – зло спросил вечно угрюмый Иосиф Голубчик. – На керосине? – Нет, тоже на самогонке, – признался Егоров. – Но она сладкая, на облепихе… Я ее выпил два стакана… И повесил голову, должно быть сам догадавшись, что получилось глупо. – Жалко парня! – сказал я Веньке, показав на Егорова. – Теперь уж он не выкарабкается из этого дела. Каюк! И зачем он признался, что пил настойку? Даже два стакана… – Очень хорошо, что признался, – одобрил Венька, вглядываясь в Егорова. – Честный парень. А что же он, будет врать? – Я не мог не пойти на крестины, – лепетал Егоров. И зачем-то торопливо застегивал свой кургузый черный пиджачок, будто собираясь сию же минуту уйти отсюда. – Дядя бы обиделся. Я живу у дяди на квартире. Он устроил меня на работу. Выписал сюда. И это родной мой дядя. По моей матери он мне родной. У моей мамы раньше, до замужества, тоже была фамилия не Егорова, а Кугичева… – Это не оправдание! – крикнул Царицын и взял слово в прениях. Он предлагал подтвердить решение бюро укома: – Нам двоедушных в комсомоле не надо, которые живут и нашим и вашим… Царицын сказал те же самые слова, какие говорил Венька Малышев, когда мы сидели в буфете. Потом почти так же выступал Иосиф Голубчик. Только Голубчик больше злился, сразу назвал Егорова хвостистом и слюнтяем. – И еще слезы тут льет, ренегат!.. – Вот это наиболее точное определение, – указал мне на Голубчика Узелков. – Егоров именно ренегат. Я лично только так бы это квалифицировал… Ренегатами тогда часто в газетах называли европейских социалистов, заискивавших перед буржуазией. Егоров подтянул к запястью короткий, не по плечу рукав и рукавом вытер лицо. – Мне особенно противны эти лицемерные слезы, – скривился в его сторону Голубчик. – Не разжалобишь. Мы боевые комсомольцы. Мы слезам не верим… При этих словах Венька Малышев поднял руку, попросил слова и, скинув на стул телогрейку, пошел к столу президиума быстрой походкой, высокий, плечистый, заправляя на ходу под ремень суконную серую гимнастерку. – А я верю слезам! – сердито посмотрел он на Голубчика. – И я бы, наверно, сам заплакал, если бы меня исключили из комсомола. Это не шуточное дело. И нечего тут подхахакивать и подхихикивать, как вот делает товарищ Сумской. Я даже удивляюсь, что такой крупный работник подхихикивает. Чего ты тут увидел забавное? Узелков даже ахнул, сидя рядом со мной. – Ну, это Малышев лишнее на себя берет! Борис Сумской – это ему все-таки не Васька Царицын. Это работник губернского масштаба… А Венька Малышев продолжал: – Я еще не вижу в этом деле полного состава преступления. Если начать расследовать это дело по-настоящему… – Здесь не уголовный розыск, – громко произнес Сумской. |