Онлайн книга «Испытательный срок»
|
Это был самый решительный жест, на который я был способен в ту минуту. А вообще я чувствовал себя совершенно беззащитным с ней. У реки мы сели на рогатую, давно уже вытащенную из реки и просохшую корягу. За рекой, в темноте, вдалеке, как всегда, вспыхивали и гасли огоньки. Они гасли и вспыхивали до меня, до дня моего рождения, и, наверно, так же будут вспыхивать и гаснуть после того, как я уйду отсюда, постарею, умру или когда меня убьют. Я никогда раньше, если не считать самого раннего детства, не думал о смерти, не вспоминал о ней. Неожиданно эти скучные мысли пришли ко мне почему-то именно сейчас, когда я сидел рядом с Юлькой. Она все перевернула во мне. Я даже на мгновение забыл, что сижу рядом с ней. Вдруг недалеко от нас тонко свистнул пароход. Маленький, светящийся на темной воде множеством разноцветных огней, он, сопя и вздрагивая, пришвартовывался к пристани. Взглянув на него, я почувствовал, что у реки не только прохладно, но даже холодно. Запахло черемухой и гарью. И гарью запахло, конечно, сильнее, чем черемухой. Должно быть, где-то недалеко, на той стороне реки, горела тайга. Юлька сняла с себя мой френч и, держа его в вытянутых руках, сказала: – Тебе ведь тоже холодно. Хочешь, укроемся вместе? Я не мог сопротивляться. Она укрыла меня и себя, и мы сидели теперь очень близко друг к другу. Я слышал, как дышит она. – А Малышев Венька сейчас, может быть, на происшествие поехал. Я не сказал это, а как бы подумал вслух. Ведь, в самом деле, Венька бродит где-то в Воеводском углу, вон там, на той стороне реки, откуда несет гарью. Юлька, однако, не проявила интереса к имени моего товарища, сказала только: – Ну, какие сейчас происшествия! Я стал говорить, что как раз вот в это время, в эти минуты, происшествий бывает очень много: вон кто-то тайгу зажег, может быть, нечаянно – охотники, а может быть, нарочно – бандиты. Меня тоже во всякий час могут вызвать прямо с гулянья на работу. Много раз уже так случалось. Говорить о работе мне было легче, чем о других вещах. И я говорил. И чувствовал, что странная робость моя постепенно проходит. Снова вспомнив о Веньке, я сказал: – Он ни за что не поверил бы, что я вот так сижу с тобой. Но самого меня уже нисколько не удивляло в эту минуту, что девушка, о которой мы так много думали, сидит рядом, очень близко от меня, как я не сидел даже с Катей Петуховой. Я уже начинал потихоньку смелеть. Я ведь и раньше не был робким парнем. Робость моя – явление совершенно случайное, может быть, даже болезненное, как шок. И вот я начал оправляться от шока и смелеть больше, чем надо. До глупости начал смелеть. И, конечно, по глупости я сказал: – Венька бы волосы рвал на себе, если б узнал, что я с тобой… – Почему? – вдруг порывисто спросила Юлька, и мой френч упал с наших плеч. – А так, – сказал я, снова накидывая френч на Юлькины и свои плечи. – Он ведь в тебя страшно влюблен. Юлька слегка потянула к себе правый борт френча и снова прижалась ко мне. Я заметил, что слова мои наконец заинтересовали ее. И мне захотелось рассказать ей по-свойски, как мы покупали у нее спички, как не спали по ночам, думая о ней. Не понимаю до сих пор, почему я вдруг расчувствовался так и повторил: – Он страшно в тебя влюблен. – А ты? – Что я? – А ты влюблен в меня? – горячим шепотом спросила Юлька. И заглянула мне в глаза, как цыганка. Вот тут я действительно замялся, говоря: – Как тебе сказать… – Ну, раз не знаешь, как сказать, лучше не говори, – попросила Юлька и положила свою маленькую теплую ладонь на запястье моей руки. – Ты лучше что-нибудь еще расскажи о своей работе… Я не знал, что ей можно рассказать, что ее может заинтересовать. И мне совсем не хотелось рассказывать. Не хотелось окончательно обрывать ту трепетную связь, что возникла между нами, когда она спросила, не влюблен ли я в нее. И зачем я произнес эти глупые слова: «Как тебе сказать»? Эти слова охладили ее. Это я заметил. Но я не знал, как поправить дело, как вернуть ее прежнее настроение. И в то же время я чувствовал, что все равно не смог бы иначе ответить на ее вопрос. – Это, видишь ли, не такая простая вещь, – сказал я. – Что не простая вещь? – Ну, вообще все. – Ты странный, – еще теснее прижалась она ко мне. – Ты странный, очень странный. Ты о чем-то думаешь и не решаешься сказать. Ты скажи… – Я ни о чем не думаю… – Совсем, совсем ни о чем? – Ни о чем. – Странно, – улыбнулась она. – А я всегда о чем-нибудь думаю… – Тогда лучше ты скажи: о чем ты сама сейчас думаешь? – Пожалуйста, – засмеялась она. – Я думаю о том, что ты думаешь сейчас обо мне: «Вот какая нахальная девушка, первый раз меня встретила и уже уселась рядом под одним френчем, как влюбленная, и расспрашивает, влюблен ли я в нее». Ну, скажи откровенно: ведь правда ты так думаешь? – Нет, нисколько, – запротестовал я. – Мне это и в голову не приходило… – А я не первый раз тебя встретила, – как бы оправдывалась она. – Я еще зимой хотела познакомиться с вами – с тобой и с Малышевым. Я всегда любила дружить больше с ребятами, чем с девушками. Но вы почему-то нигде не бываете. У вас много работы? – Много. – Зато у вас, наверно, интересная работа. Ну, расскажи еще что-нибудь. – Просто нечего рассказывать. – Ну, расскажи что-нибудь, – опять положила она свою маленькую, чуть похолодевшую ладонь на мое запястье и требовательно сжала его, будто пробуя пульс. – Это правда, что Малышев самый храбрый у вас? – Как тебе сказать… – снова помимо воли своей повторил я эту глупую фразу. – Вообще-то у нас не держат трусов. Если человек – трус, ему у нас делать нечего. – Но, говорят, Малышев самый храбрый… – Кто это говорит? – Многие говорят, – уклонилась она от прямого ответа и поправила что-то у себя на груди. – И я сама думаю: такой человек должен быть очень храбрым. Мне понравилось, как он выступал тогда на собрании, когда разбирали дело, кажется, Егорова. Насколько он выше всех этих… ораторов. Я даже видела его в ту ночь во сне. «И он тебя видел в ту ночь во сне, даже в бреду тебя вспоминал», хотел я сказать ей, но не сказал. И хорошо, что не сказал. У меня и так было смутное чувство, будто я много лишнего уже наболтал. И она еще что-то выпытывает у меня, выпытывает ласково, но настойчиво. |