Книга Убийственная осень, страница 41 – Наталия Клевалина

— Полностью согласна с предыдущим оратором, — заявила Васса, — я тоже сидела внутри, а потом вышла вместе с Овчаркой, когда ей нехорошо сделалось.

— Ясно. Придется всех, кто тогда был на катере, опросить. — И Груша вновь застучала по кнопкам, а подруги пошли своей дорогой.

— Хорошо мы лохов разыграли, — заметила Овчарка, — эта Груша — девка настырная.

— Зато у нас преимущество перед ней, — ответила Васса, — мы начали раньше и почти всех опросили.

— Да, кроме монаха и этой бабы в платке.

Овчарка уже привыкла жить на острове. Она заметила, что уже на второй день пребывания она стала говорить так же, как местные: «У нас на Бабьем».

— Здорово было бы остаться тут насовсем, — сказала Овчарка, пока они с Вассой шли по дороге, по очереди пиная круглый камушек.

— И что бы мы тут делали?

— Ну, не знаю. Бросили бы интеллектуальный труд и стали бы работать физически. Как Лев Толстой. Открыли бы козью ферму.

— Да кому она здесь нужна! Тут у всех свои козы.

— Ну, еще чем-нибудь бы занялись. Не хочу я обратно в Москву. Знаешь, эта наша Москва — странное место. Всего только на неделю из нее уедешь, потом вернешься и сама себе начинаешь казаться какой-то деревенщиной и отсталой. Как будто за неделю в ней все поменялось — люди, мода.

— Ага, я тоже замечала, — согласилась Васса, — здесь, конечно, летом хорошо, нет слов. А вот зима придет, море замерзнет, все туристы и паломники исчезнут, все заметет. Светло — три часа в сутки, вода в колонке, а до колонки идти с километр. Пока писаешь в сортире, и то закоченеешь.

— Да, — вздохнула Овчарка, — если б не перспектива всю оставшуюся жизнь мыться из ковшика над тазиком, я бы осталась. Пыталась вот на днях над дыркой во дворе помыться. Так я туда майку уронила. Если бы не это все, перевезла бы сюда мать. А ты — Катьку.

— Да, — сказала Васса, — вот я все думаю: приеду, все опять и навалится. Вся эта поездка — только так, отсрочка.

— Так, Васса, я же тебе велела отдыхать и ни о чем не думать. Я все тебе помогу уладить, я же обещала. Я наизнанку вывернусь, но Катька с тобой останется. Чего этот твой к ней привязался? Зачем она ему, а?

— Это ж ясно. Чтобы мне больней сделать.

— Ну и сука. И почему все мужики такие суки? Знаешь, зачем они живут? Какая у них цель в жизни? Вот каждый утром просыпается и думает, что бы ему такое сделать, чтоб нам стало еще хуже, чем сейчас. Так и лесбиянкой недолго стать, честное пионерское! А знаешь, у меня недавно странное чувство такое было. Там, на горе с маяком, на смотровой площадке. Смотрю я вокруг, такой простор! И я подумала: как жаль, что я не девственница. Вот честное слово — хотелось снова девушкой быть, где-нибудь жить тут на отшибе, чтобы людей пореже видеть. Собаку завести, кошку, лошадь.

— Да, ведь коза у тебя уже есть, — сострила Васса, — а что, очень все просто: едешь в Москву, в клинике тебя опять делают девушкой, продаешь квартиру и едешь сюда.

— Не смешно, Васса. Это только все на словах просто. Ты же знаешь, что я о другом.

И Овчарка так сильно поддала ногой камешек, что он улетел в придорожные кусты.

— Да я поняла, Овчарка. Так просто, чтоб тебя отвлечь, сказала.

Когда они вернулись домой, то увидели, что на крыльце примостилась неразлучная парочка — отец Панкратий и женщина в платке.

— Вспомнишь дураков, они и появятся, — шепнула Овчарка Вассе, — чего это им надо тут? Наверное, хотят устроить суд инквизиции.

Вид у Панкратия и женщины был виноватый. Отец Панкратий то краснел, то бледнел. Он рассказал Овчарке, что его духовный отец, старец из монастыря, приказал ему идти и просить у Овчарки прощения.

— Он сказал: «Иди и помоги ей, чем можешь. Попросит что-нибудь рассказать — расскажешь ей как на духу». То же он и Кире сказал. А Юрик еще нам крикнул: мол, не поможете, не возвращайтесь — побью.

Так Овчарка узнала, что женщину в платке звали Кирой.

«Ну и выволочку старец ему устроил, — подумала Овчарка, — ишь как хвост поджал. Помогает мне этот старец, хотя меня и не знает. Почему? Я ведь и неверующая даже. И Юрик молодец — не забывает меня».

Овчарка уселась на ступеньки и сказала:

— Мне от вас ничего и не нужно. Я-то вас прощаю. Только трудно вам найти будет всех людей, которым вы нахамили за всю свою жизнь, и у них попросить прощения. Монаху таким флюгером быть не положено, я так думаю. То вы нормальный, то хамите всем. Если бы я верила в чудеса, то сказала бы, что вы демоном одержимый. Вы мне только расскажите все, что знаете о Шуре Каретной, с которой мы вместе плыли на остров. И Кира пусть расскажет. А потом идите, куда хотите, и уверены будьте, что все, что вам старец наказал, вы выполнили.

Дереза подошла к Овчарке и легла у нее в ногах, как верная собака. Овчарка расспрашивала отца Панкратия, почесывая ей уши.

— Вы Шуру Каретную знали?

— Я ее живую только на катере и видел. Откуда я ее знаю, так сразу и не скажешь — я телевизор не смотрю, это дьявола оружие. Только один раз как-то у прихожан видел ее в этой возмутительной передаче. Так что когда на причале ее увидел, тут же узнал.

— Вы с ней не говорили?

— Зачем мне это?

— Может, вы хотели ее убедить покаяться, когда она сидела на корме в этом красном пледе? А она что-нибудь ответила вам обидное, а вы ее и толкнули. Сами же мне говорили — вот щелкнуть бы пальцами и чтобы все блудницы исчезли сразу, как будто их и не было. Толкнуть за борт женщину ненамного сложнее.

Отец Панкратий опять покраснел:

— Да я как разозлюсь, чего только не наговорю. Вот меня старец все время корит за это. Теперь даже отказывается меня исповедовать и причащать, если не исправлюсь. Я к ней и вовсе не подходил. Мы как мимо креста плыли, стояли по левому борту и молились. Мы на корме и не были. Я ее не видел. А если б и видел, не подошел бы. Таких закоренелых грешниц только могила исправит, не стоит с ними и говорить. Я иногда такое мелю, но чтоб смертоубийство сотворить…

— Ясно, — сказала Овчарка. — А вы, Кира, Шуру знали или нет?

Девушка только молча головой покачала.

— Кира недавно вышла из тюрьмы, где обратилась к вере, — вмешался отец Панкратий, — она хочет уйти в Дивеевскую женскую обитель, но еще в тюрьме дала обет прежде совершить паломничество сюда. Она обет молчания соблюдает, чтобы искушений всяческих избежать. Ее духовник, который из тюремного храма, — мой знакомый. Велел присмотреть за ней. У нее из родных никого. Она со мной вот только разговаривает, а с прочими по необходимости. Она бы и с вами говорить не стала, да ей старец велел. К тому же ее подозревать легко — в тюрьме сидела. Человека убила. Дальнейшей своей жизнью она вину искупить хочет. Хоть и выпустили ее из тюрьмы, но она знает, что ее Господь не простил, все плачет, переживает. Вот и с постом переусердствовала, сами видели, как ей плохо стало на острове. Ночью час от силы спит, молится. Ее б воля была, вериги бы надела и власяницу. Только старец на то благословение не дал. Вы спрашивайте, она мне отвечать будет, а я вам говорить стану.