Онлайн книга «12 невест миллионера»
|
– Таня, ты помнишь, что делать? Моргни, если помнишь. – Не надо моргать! Я тени растушевываю! – Жюль, заткнись! – Таня, ты помнишь? Моргни. Я моргаю. Я помню. Дойти до края. До конца. До предела. До обрыва. Остановиться. Прекратить движение. Стоп. Пауза. Снять платье. Сбросить. Скинуть. Сорвать. Раздеться. Разоблачиться. «Я не хочу умирать голо-о-о-ой!» – рыдает кто-то далеко-далеко, у меня в голове. «А я вообще не хочу умирать!» – орет еще кто-то. – Она готова, – произносит нервный голос. Он боится. Трусит. Дрейфит. – Таня, вставай! Я встаю. Поднимаюсь на ноги. – Идем! Я иду. Переставляю ноги. Шагаю. – Садись. Закрой глаза. Жди. Я жду. Жду. Жду. Жду. Жду. Жду. Опять землетрясение. Меня потряхивает. Качает. Штормит. – Держи ровнее, придурок! – Сам придурок! Пристегни ее, она же зомби! Зомби. Живой мертвец. Восставший покойник. Ходячий труп. «Не хочу, не хочу, не хочу!» – это опять далеко, в голове. Это меня не касается. – Таня, осторожно. Поставь ногу. Вторую. Пригни голову. Вставай. Держи. Иди. У меня в руках что-то круглое. Красное. Нравится. Под ногами колкое. Серое. Царапает ступни. Не нравится. «Вот сволочи, хоть бы обувь оставили!» – негодует кто-то, чье возмущение меня не касается. «Танечка, очнись! Таня! Таня, очнись сейчас же, потом будет поздно!» – и это тоже не касается. Колючее серое под ногами сменяется жестким рыжим. Рыжее – это трава. Зелень. Стоп. Рыжее не может быть зеленым. Стоп. Где я? Я одна. Я стою одна. Я стою на краю. У предела. У обрыва. Я помню: надо снять платье. Но я держу круглое. Красное. «Давай, давай, милая! Брось это яблоко и давай деру!» – голос в голове мне мешает. Мне надо снять платье и надо держать красное. Я не знаю, как снять платье, если руки заняты красным. Голоса, которые не в голове, мне не подсказывают. Молчат. Соблюдают тишину. «Слушай меня! – командует голос в голове. – Раздеваться не надо. Не надо! Не нужно! Нет необходимости! Стриптиза не будет, отменяется, на фиг, к чертовой бабушке! Надо бежать! Бежать, быстро перемещаться на двух ногах, бежать, драпать, чесать, улепетывать! Ну же, вперед!» Я смотрю вперед. Впереди обрыв. Край. Конец. «Нюнька, сделай что-нибудь, она опять в Матрице!» – орут в голове. «Таня, перед тобой Колизей! Это же Рим! Ты мечтала его увидеть! Неужели ты допустишь, чтобы эти фашисты взорвали тебя у Колизея?! Голой, на виду у сотен туристов?!» Колизей. Колизей. Я не могу подобрать синоним. Колизей – это нечто особенное. Неповторимое. Уникальное. Единственное в своем роде. Я опускаю на край обрыва яблоко. Оно красное. Я снимаю платье. Оно белое. Я беру в руки яблоко. Оно круглое. Я стою на краю и вижу Колизей и сотни туристов. Они видят меня. «Все, девочки, пора прощаться!» – всхлипывает голос в голове. «Брось яблоко, сейчас оно рванет, дура!» Дура. Идиотка. Кретинка. Олигофренка. Сбоку огромной мухой налетает темное, злое. Гудит, ругается, валит меня с ног. Грохочет. Опять землетрясение. Я закрываю глаза. Смыкаю веки. Склеиваю ресницы. «Госссподи, как же я люблю этого парня!» – «Да ты всех парней любишь!» – «Дура!» – «Сама дура!» – смеются и плачут голоса в голове. Темнота, мрак, полное отсутствие видимости. Несколько раз я пыталась вынырнуть из темного беспамятства, но что-то удерживало меня на дне. Что-то красное, круглое, как пушечное ядро, как старинная бомба… Наконец эта штука растаяла, и я всплыла на поверхность. Тяпа и Нюня дуэтом скандировали: – Раз, два, взяли! – Эх, раз, еще раз, еще много, много раз! – Чего взяли-то? – поинтересовалась я, с трудом ворочая языком. – Вес! Вес взяли! – завопили мои голоса. – Вытянули тебя, теперь жить будешь! Ну, и тяжелая же ты, Танька! Как слон! – Я не слон! – я обиделась и заговорила громче. Тут же третий голос, мужской и не внутренний, зашептал успокаивающе: – Ты не слон, конечно, ты не слон, ты хорошая девочка, тебя зовут Таня, сестра, позовите доктора, ты не слон… Я открыла глаза. – Ну? Давай: «Где я!» – азартно подсказала мне первую реплику Тяпа. – Кто здесь? – по-своему спросила я. – Это я, Красная Шапочка, принесла пирожки своей бабушке! – засюсюкали рядом. – Сэр, вы сами сводите ее с ума! – строго сказал еще кто-то. Я с трудом повернула голову. Сюсюкала не Красная Шапочка, сюсюкал Мик Хоффер в кумачовой бейсболке. Пирожок у него, правда, имелся, но он явно предназначался не бабушке, потому что уже был надкусан. – Я тебе не бабушка, – сказала я просто потому, что мне не хотелось доедать за ним пирожок. Мне вообще не хотелось ни есть, ни пить. Я подумала и добавила: – Я тебе даже не мать. Красная Бейсболка посмотрел на даму в медицинском костюме и спросил: – Скажите, доктор, а обнимать ее уже можно? – Вы уже ее пообнимали, – проворчала медицинская дама и зачем-то подняла мне веко. – Можно. Только не надо снова бить ее головой об асфальт. – Тут мягкий пол, линолеумный, – сказал на это Мик и быстро доел пирожок, а потом действительно полез ко мне обниматься. – Ты бил меня головой об асфальт? – недоверчиво спросила я, когда докторша вышла. – Это вышло случайно, я просто сбил тебя с ног и повалил на землю, – и он крикнул в закрывающуюся дверь: – На землю, а не на асфальт! И я не хотел! – Чего ты не хотел? – Я не хотел, чтобы ты пострадала, – он посмотрел мне в глаза. – Я не мог допустить, чтобы тебя убили! Я смутилась и, не придумав других слов, спросила: – Как же ты меня нашел? – Элементарно: в твоем мобильнике был маячок. Я поставил его еще на острове, до твоего отплытия на баркасе и моего – на яхте. – Зачем? При других обстоятельствах моя свободолюбивая Тяпа не преминула бы возмутиться таким бесцеремонным нарушением моих прав, но сейчас она затаила дыхание, надеясь услышать что-то вроде: «Затем, что я не мог допустить и мысли о том, чтобы потерять тебя, дорогая!» |