Книга Мачеха, страница 47 – Мария Халфина

— А Валерий? — спросила я. — Как ко всему этому относится Валерий?

— Валерику Марина Борисовна до времени тоже не велели говорить. Ну, да с ним разговор другой, тут уж не наша, а Ируськина забота. Разве он против нее сможет? Тем более, если бабка сама ему комнату к свадьбе в подарок дарит. Я ее вчера спрашивала, она от своего согласия не отрекается.

«Вот, значит, откуда у моей дорогой Нины Алексеевны это выражение — заедать жизнь молодым».

Она не хочет заедать им жизнь. Нужно немедленно поговорить с шефом. Вызвать Виктора Андреевича… А может быть, есть смысл потолковать с Валерием? Нет, без отца этот желторотый жених может наломать дров.

Самое важное сейчас — душевное состояние Нины Алексеевны. Только сын может вернуть ей душевный покой. Она его ждет и день ото дня слабеет. До приезда Виктора Андреевича я больше не допущу к ней Варвару Семеновну, и визиты Марины Борисовны тоже, пожалуй, лучше ограничить. Скажу, что это распоряжение шефа…

Я вернулась в клинику, но ни шефа, ни Леонида Ивановича уже не было. У Нины Алексеевны сидел Валерий. Он с сияющей рожей, рот до ушей, сообщил, что «папа на днях будет дома, не сегодня-завтра».

А Нина Алексеевна лежала такая тихая, безучастная, словно все это ее совершенно не касается.

Я сказала Валерию, чтобы он шел домой. Больная должна уснуть. Подождала его в коридоре, передала «распоряжение шефа», отобрала пропуск. Он очень встревожился, мне пришлось его успокаивать.

Хотя меня так и подмывало сделать обратное — нарушить покой этого влюбленного мальчишки. Я на ходу соврала, что все пропуска отменяются, так как в городе грипп, возможно, вообще будет введен карантин… Попросила передать всю эту ерунду обеим его мамочкам, но предупредила, что для Виктора Андреевича пропуск будет заготовлен с завтрашнего числа.

Он доверчиво меня выслушал, поблагодарил за подробную информацию и удалился.

Я наказала сестре первого поста, чтобы она почаще заглядывала к Нине Алексеевне, и решила посидеть часок в ординаторской, подтянуть кое-какие хвосты в историях болезни своих подопечных.

Разложила свою бухгалтерию, и тут меня словно палкой по голове стукнуло. А вдруг мама вообразила, что это из-за нее мы с Юркой не можем пожениться, что если бы я, когда получила комнату, не забрала ее из поселка к себе, Юрка давно мог бы ко мне перебраться?… Что она тоже — заедает нам век…

Нет, честное слово, я становлюсь психопаткой. Чего ради придет ей в голову такая чушь?

Ни на кого я ее не променяю. Придет время — рожу себе сына. Не знаю, инстинкт это или «осмысленное» чувство, но мне кажется, что я его и сейчас уже люблю. И Юрку люблю.

И все же знаю, что никогда у меня не будет человека ближе мамы. Есть такое, что можно сказать только себе самой и маме. Больше никому. Даже Юрке.

Существует в мире один человек, для которого нет на свете ничего дороже, ничего интереснее, чем мои дела, моя жизнь. И этот человек — мама.

Она может слушать меня хоть пять часов подряд, будет ходить за мной по пятам, переспрашивать, требовать самых мельчайших подробностей… Переживать.

Юрка, конечно, тоже переживает, но у него уйма и своих не менее интересных дел… А мама… Когда у меня случится какая-нибудь радость или удача, на нее просто смотреть смешно. Она хорошеет, как девчонка, глаза сияют, даже походка становится какая-то молодая, летучая.

Нужно набраться духу и все ей сказать, чтобы она не сочиняла себе никакой ерунды.

Я сгребла всю свою канцелярию и помчалась домой.

А дома на столе лежала записка: «Маша, звонили от Кротовых. Софья Ивановна больна и просит меня приехать. Ужин в духовке. Костюм я погладила. Ты отдыхай, я у них заночую. Мама».

Я легла на диван и чуть не заревела от злости. Ну с чего ее понесло к этим Кротовым? Кому она там нужна? Ведь выдумала же она всю эту галиматью со звонком, с болезнью Софьи Ивановны… Не, хватало мне, чтобы она начала уходить из дома, скитаться по чужим дворам…

Оперировали Митю Янышевского. Операция на сердце. Операция прошла успешно… Как все это звучит буднично и просто!

Уже третий год я врач, а привыкнуть не могу.

Такие операции приводят меня в состояние какого-то тихого восторга. Живое Митино сердце в руке хирурга!

На этом таинстве мы присутствовали в качестве пассивных наблюдателей, но, когда я вышла из операционной, во мне местечка живого не было от напряжения и усталости. Словно это на моей ладони лежало пульсирующее, кровоточащее Митино сердце.

Славка, конечно, не удержался, чтобы не поскалить зубы:

— У тебя сейчас физиономия старушки, которая сподобилась приобщиться святых тайн.

А у самого глаза диковатые и румянец с лица смыло.

Митя-то — его больной. Он готовил его к операции.

Немного отдышавшись, пошла смотреть своих болящих. Потом вызвал Леонид Иванович, обрадовал, что мне предстоит внеочередное ночное дежурство. Римма Константиновна ухитрилась шлепнуться на ровном месте — растяжение сухожилия, бюллетень. У Павла Степановича — грипп. Нонночка выходит замуж, ей предоставлен положенный трехдневный отпуск.

В общем, веселенькая ситуация…

Сбегала домой. Мама еще не возвратилась из своего благотворительного вояжа. Оставила ей записку: «Внеочередное дежурство. Завтра задержусь до вечера. Отдыхай. Мария».

Ночь предстояла нелегкая. В течение дня по «скорой» поступило трое тяжелобольных. Митя молодец, но очень слаб. Хочется все время быть подле него. И Нина Алексеевна мне очень не нравится…

Спасибо Славке. Пришел после ужина и до часу ночи сидел с Митей.

Только к четырем часам все более или менее утряслось.

Митя уснул. Пульс ровный, приличного наполнения.

С ним осталась сестра.

У тяжелых дежурили няни. Оставалось заглянуть к Нине Алексеевне, и можно было на часок прилечь.

Самые противные предутренние часы, даже поташнивает от усталости.

Я осторожно подошла к палате Нины Алексеевны, чуть-чуть раздвинула дверные портьеры. Постель была пуста. На темном фоне окна смутно маячил белый силуэт. Она стояла, держась за подоконник, босая, в короткой больничной сорочке.

Пока ее укладывала, немного пришла в себя.

Села на край постели и стала полегоньку массировать ей ледяные руки. И все это молчком. Молчали, как два заговорщика, до тех пор, пока она не начала понемногу оттаивать.

— Не могла больше лежать… очень устала…

Она не сказала: «Не сердитесь, Мария Владимировна…» — чувствовала, что я не могу сердиться, не могу ее упрекать.

— Почему вы запретили им ко мне приходить? — спросила она, не открывая глаз, после длительной паузы.

— Чтобы дать вам отдохнуть. Прекратить до приезда Виктора Андреевича разговоры об этом обмене… мамочки на Ирочку.