Онлайн книга «Обитель теней»
Выслушав Сафиру, Фалконер серьезно встревожился. Как видно, за бредовыми речами брата Питера стояло больше, чем казалось на первый взгляд. — Каббала? Я знаю и зову своими друзьями многих евреев, но никогда о ней не слышал. — И не мог услышать, если они ортодоксальные иудеи. Ее корни глубоко уходят в нашу веру, но ныне не все одобряют ее и ее новый расцвет в последние годы. Однако мой покойный муж поддался искушению, соблазнившись философией рава Азариеля. Он искренне верил, что, узнав правильную последовательность букв имени божьего, человек может сравняться с ним в способности к творению. Создать живого человека, которого у нас называют «голем». Ходят рассказы, что кое-кому это удавалось. Думаю, вполне естественно, что и мой сын Менахем увлекся тем же учением. — К несчастью, это, как видно, тот самый случай, когда малое знание таит большую опасность. Сафира Ле Веске поморщилась и кивнула. Отдельные пряди волос у нее подсыхали, приобретая первоначальный медный блеск и начиная завиваться, как было свойственно им от природы. Она пригладила густые волосы пальцами, и вновь обеими руками обняла колени, как ребенок, испугавшийся темноты. Как маленькая девочка. — Менахем, или Мартин, зови его, как угодно, с детства стремился к одобрению. Когда ему казалось, что другие мальчики станут с ним дружить, если он поделится с ними секретами, он тут же открывал все свои тайны. Думается, именно поэтому он после смерти отца соблазнился посулами местного христианского священника. А я так ушла в свое горе, что заметила, только когда стало слишком поздно. — Питер говорил о венце, мудрости и разуме и назвал меня Адамом. Скажи, что это значит? — Это первые три из десяти сефиротов — посредников между Богом и реальным миром. Они — голова Адама Кадмона, предтечи людей. Женщина вздохнула. — Прости, но яснее объяснить не сумею. Я никогда не разделяла мистических верований своего мужа, которые, как считают некоторые, вырастают из протеста духа против рационального мира, который окружает нас. Может быть, я слишком привязана к этому миру. На лице Фалконера показалась улыбка. — Я сам люблю логику. Некоторые считают, что я слишком увлекся ею. Однако, как видно, нам обоим придется впустить немного мистики в сердца, если мы хотим разгадать загадку и найти твоего сына. — Но не тьмы. Тьму впускать нельзя. Сафира вздрогнула и выглянула в узкую оконную щель. Словно в насмешку над ее словами, снаружи стояла непроглядная тьма. Луна совсем исчезала, а с ней и последний луч света. — Наша вера предостерегает от опасности тайных учений, в которые не следует углубляться никому, кроме ученых, обладающих защитой собственного знания. Фалконер наклонился и легонько коснулся ее голой руки. Она не отпрянула. — Могу сказать о себе, что не совсем невежествен в жизненной философии. Как и ты, на мой взгляд. Он хотел отнять руку, но Сафира крепко сжала ее, не давая ему отстраниться. Пальцы ее были теплыми, а взгляд ободрял. — Я доверяю тебе, чего не могу сказать о настоятеле. Он пугает меня. Все же будь осторожен. Есть старая притча, предупреждающая, что прикоснувшийся к опасному знанию сильно рискует. — Расскажи. Это может уберечь нас от беды. Сафира глубоко вздохнула и начала: — Четверо мудрецов входят в сад — обозначающий опасное знание, — где им предстает мистическое видение. Один от взгляда на него умирает, второй теряет разум, третий уничтожает его и гибнет, обращаясь к ереси. — Эйдо и Питер — первые два. Мартин, возможно, третий. А что же четвертый? Сафира обратила к Фалконеру свои поразительные зеленые глаза. В них стоял вопрос. — Ты сказала, мудрецов было четверо. Что сталось с четвертым? — Он уцелел и сохранил рассудок, потому что был мудр и привязан к настоящему. — Тогда будем надеяться, что я как раз четвертый. Фалконер проговорил это вполне уверенно, но в душе у него шевельнулось опасение, ведь память так ненадежна. Сколько знаний вытекло из его ума? Не потерпит ли и он поражения по недостатку мудрости? Впрочем, это была лишь мимолетная слабость, и тотчас же прилив эйфории наполнил его уверенностью в себе. Он рассмеялся. — Тебя что-то тревожит? — спросила Сафира. Он взглянул на сидевшую рядом с ним еврейку. Ее прекрасное лицо выражало заботу. — Ничего. Почему ты подумала?.. — Ты на миг показался таким… далеким. Как будто был не здесь. Червячок беспокойства прополз по хребту Фалконера. Неужели, вдобавок к забывчивости, он еще иногда и отключается от реальности, вдруг этим и объясняются провалы в памяти? Он снова засмеялся, отгоняя страх, но смех прозвучал натужно. — Да ничего, пустяки. Я последнее время становлюсь… рассеян. Сафира внимательно взглянула на него и не стала расспрашивать. Сейчас их ждало более спешное дело. Фалконер скинул свой старый серый плащ и обернул им плечи Сафиры. Она стала отказываться — ведь он тоже промокнет, — но Фалконер настоял на своем. — Так будет благоразумнее. Если поднять капюшон — вот так, то никто тебя не узнает. Он скрыл под капюшоном ее сияющие рыжие кудри и затенил тонкие черты. — Смотри-ка. Ты в этом рубище настоящий монашек. Маленький и очень хорошенький монашек, однако… Она хихикнула и плотнее завернулась в плащ. И в самом деле, в таком виде они с магистром-регентом не вызвали бы особых подозрений, обыскивая монастырь. Он бережно взял ее за локоть. — А теперь поспешим, пока монахи не встали к приме. Тогда уже нельзя будет свободно разгуливать. Фалконер взял обтаявший свечной огарок и зажал его в кулаке. Придется выйти в темноте, потому что снаружи дул сильный ветер, но потом, в здании, может быть, удастся его зажечь. Выходя, Уильям оглянулся на проем, в котором, освещенный с двух сторон свечами, спал брат Питер. Он напоминал сейчас святого с иконы, сияющего во тьме. Женщина потянула его за рукав, и они вышли в ненастную ночь. Небо оставалось невидимым в полном лунном затмении. Фалконеру показалось, что на плечи ему лег тяжелый груз, и он ускорил шаг, направляясь к одной из дверей в стене дортуара. — Погоди! Смотри! — пронзительно вскрикнула Сафира, настойчиво и требовательно стиснув локоть спутника. Обернувшись, он разглядел, как она всматривается в стигийскую мглу. — Что такое? — Там. У ручейка, что бежит из-под стены. Там кто-то есть. — У нужника? Постой… Бывали времена, когда Фалконер сожалел об утраченной зоркости, и сейчас был как раз такой случай. Он поспешно копался в кошеле, вытаскивая глазные линзы. Сафира махнула рукой. — Там! Видишь? Это Менахем, я не могла ошибиться. |