Книга Пепел и страховой бес, страница 76 – Кирилл Черкизов, Игорь Чубаха

* * *

Настя не любила ветреный район метро «Ветеранов». Знала она его наизусть: в свое время имелась здесь скромная дача, где и прошло достаточно полноценное и полное авантюр детство Анастасии. Помнится, с приятелями-пацанами собирали бутылки и жили на выручку очень неплохо, а в августе стреляли у хачей арбузы. Настя стреляла. Подходила, смотрела чистыми детскими глазами на продавца и просила:

– Дяденька, дайте, если не жалко, вон тот треснувший арбузик.

Хачи умилялись и выбирали самый большой и звонкий. Мальцы тащили его всей компанией до штаба и жрали. Опять же, всякие сыщицкие похождения… почему-то именно в те годы Настя твердо поняла, что хочет работать в ФСБ и возлюбила одежку цвета хаки. Да не прошла по независящим от нее причинам. Мечта не сбылась, а дачу снесли.

Настя обозлилась сама на себя за телячье чувство: вот накатила дешевая ностальгия, когда о постороннем думать крайне вредно.

Вообще, и Елизавета хороша, есть у гадины голова на плечах, не поспоришь. Похороны на Настьку, а дальше на все десертное уж сама. Неприятность и даже уродство этих повешенных на Павлову похорон было также и в том, что родственников у Селезня-Лапицкого не сыскалось. Единственный брат, давно обретающийся где-то в Восточной Европе, приезжать «в связи с…» отказался, мотивировав тем, что уже старый, и тяжело зад поднимать. На самом деле – не пожелал возиться.

Пришлось Насте самой подбирать костюм для покойника, и конечно, собирать остальной необходимый хлам – от носков и трусов до сентиментальных фоток. Чтобы покойника хоронили с этими фотками, настояла преданная до обкусанных ногтей секретарша Юля. Сама-то не побежала, покойников боится, коза бздливая. Настя злилась, полиэтиленовый пакет, набитый вещами под завязку, резал ладонь и подъемным краном выпячивал правое Настино плечо. А свихнувшийся ветер причесывал кучи опавших листьев.

А потом выпала кому-то уже знакомая очередь, где не плачут, а караулят, когда выкрикнут фамилию умершего, и надо будет тихонечко протискиваться в застекленный кабинет. А там председательствует худосочный парень в немодных очках, составляет опись вещей и выясняет все сопутствующее, вплоть до стоимости гроба. Зачем, спрашивается? Перед Настей сидели две девицы, судя по разговору – подруги. Распахнулись двери «прощального зала № 1», и никто не подумал их закрыть, представив на обозрение очереди ритуал переодевания покойника.

– Что, и маму так повезут? – не двигающимися губами спросила младшая из девиц.

– Не знаю, – устало огрызнулась вторая, и первая сбежала курить, оставив почти такой же, как у Насти, пакет с вещами на отполированной задами лавке. Так и прокурила очередь, и за нее пошла отчитываться подруга. Сквозь стеклянное окно было видно, как старательно она обдумывает ответы на вопросы очкастого, ну прямо «Кто хочет стать миллионером»…

Настя вслушивалась в чужие суетные и пустопорожние разговоры, наблюдала за тягостными ритуалами, стараясь отвлечься. Но не от похорон Селезня-Лапицкого, до встречи с Елизаветой оставалась буквально минут десять – Анастасия как раз успеет поставить подпись в толстой линованной тетради, выйти из морга и добраться до главного входа в больницу, где у нее и назначено.

На проспект вела специально проложенная асфальтовая дорога, здесь ветер забавы ради кружил окурками, но Павлова машинально свернула на гравийную – по которой ходила каждый раз, когда в далеком детстве бабка, помнится, отправляла по лабазам за спичками, молоком и гречей. Дом бабки снесли первым, а теперь уже выжжена вся аллея. И пресловутый роддом, который так активно начали строить еще в конце восьмидесятых, до сих пор так и таращился пустыми глазницами-окнами. Насте хотелось бы спрятаться за сентиментальными воспоминаниями, но выходило из рук вон плохо, неужели ей теперь не по силенкам управлять даже собственными мыслями?

У ворот, выводящих на улицу Лени Голикова, на обломках качели сидела возле магнитофона, как древнее племя вокруг костра, компания – три парня и одна девчонка, и все четверо хлебали пиво из помятого баллона «Арсенального». Девчонка еще и зализывала «Чупа-чупсом» – очередной намек на Настино детство. Идущий навстречу старик с нарезным батоном под мышкой страдальчески покосился на компанию и пробормотал:

– Дожили, эх… На трех парней одна девушка! До чего довела демократия!

Четверка не вспенилась, провожая ветерана равнодушными взглядами. Магнитофон пел не сильным, но приятным хрипловатым голосом:

Теплый ветер с островов перепутывает судьбы.

Он согреется в метро и опять тебя забудет.

Я всегда живу в гостях – больше ничего не спрятать…

Настя поплотнее закуталась в длинный плащ военно-защитного цвета и ускорила шаг: Серпухова, наверное, уже ждет, нечего опаздывать на собственную капитуляцию и Павловой.

Елизавета действительно уже переминалась с ноги на ногу. Несколько не на условленном месте, а на крыльце больницы. «От ветра бережется», – недовольно подумала Анастасия, жалея, что надела с утра короткую юбку, не послушавшись висевшего по ту сторону окна градусника.

– Ну что, – нагло начала Елизавета, как только Павлова приблизилась, – решила? – видок товарищ по партии имела игривый и задиристый, будто у кошки, катающей по ковру полудохлую мышь. Тамбовский волк ей товарищ.

– Что тут решать? – просто ответила подчиненно приземляющая взгляд Настя. – Сдаюсь. – Сквозняк был отвратительный. Павлова подумала, что простудиться выпало бы совсем некстати.

– Правильно, голова у тебя работает, – деловито похвалила торжествующая Серпухова, – не все мозги, стало быть, протрахла.

Наступив на горло собственной песне, Настя самоусмирилась:

– Что, Елизавета, утверждаешься за счет «слабого звена»? – в голосе не сквозануло ни капли отпора, только печальная констатация кислого факта.

Серпухова и не восприняла слова, как размахивание кулаками после драки. Ей понравилось принять выпад за еще один знак капитуляции, нечто вроде швыряния знамен к мавзолею.

– Ага. Мне собственной психической базы не хватает, – улыбнулась Елизавета, доставая жвачку, – антиникотиновая. Мне теперь здоровой быть нужно.

Мимо них, и дальше по ступенькам, скатила вниз коляску сосредоточенная мамаша лет шестнадцати. Невзрачненькая, в курточке с самого дешевого рынка, разве что спина гордо не гнулась.

– Говоришь, как беременная, – приняла подсказку извне Павлова.

– Очередной идеей, – гоготнула Елизавета, из-за гремящих в ушах победных фанфар готовая спустить поверженному врагу даже легкую фронду. Кажется, Серпухова именно здесь и именно сейчас испытывала к Насте нечто, похожее на сочувствие.

– Слушай, Лиза, давай пройдемся, – тоном бывалого миротворца предложила Настя, оглянувшись, – у меня ноги затекли, пока я в очереди сидела.

– Ну, давай. Заодно в курс дела введешь, – не стала противоречить Елизавета, чувствуя, что ей, в общем-то, по барабану, где беседовать с Павловой. Победительницу обволокла та приятная расслабленность, когда ни одна мелочь не портит благодушного настроя, и когда все в тему – от теплых джинсов до удачно состряпанного дела, в проекции обещающего множество приятностей.